Портрет времени

САРКАЗМ В КЛЕТКЕ


Мо­с­ков­ский “Те­атр Лу­ны” предлагает кра­соч­ный бук­лет. В нем - “Сло­во к зри­те­лю”. Ав­тор - соз­да­тель и ху­до­же­ст­вен­ный ру­ко­во­ди­тель те­ат­ра за­слу­жен­ный дея­тель ис­кусств Рос­сии, за­слу­жен­ный ар­тист Рос­сии Сер­гей Про­ха­нов. Есть в “Слове” что-то от эстетиче­ского ма­ни­феста. Например, утверждается, что те­атр взял­ся фор­ми­ро­вать “мыс­ли, об­ра­зы, на­строе­ния”, вы­во­дя­щие “меч­та­те­лей и ро­ман­ти­ков” к кос­мо­су, к веч­ным во­про­сам бы­тия. О причине сказано: у ху­до­же­ст­вен­но­го ру­ко­во­ди­те­ля, по­сле то­го, как он “наи­грал­ся в жиз­ни реа­ли­сти­че­ских ро­лей”, ос­та­лась “ка­кая-то не­по­знан­ная зо­на”. О “зо­не” - также откровенно: “реа­ли­сти­че­ская фан­та­сти­ка, мис­ти­фи­ка­ци­он­ное, ро­ман­ти­че­ское на­строе­ние, воз­мож­ность фан­та­зи­ро­вать на оп­ре­де­лен­ную те­му”. Ре­пер­ту­ар, со­от­вет­ст­вен­но, “свой”. Об основе его фор­ми­ро­ва­ния: “не­по­хо­жесть, све­жесть”.
Чем не ма­ни­фест!..
Попасть в “зо­ну” просто: надо по­смот­реть спек­так­ли “Та­ис” (или “Ви­де­ния Алек­сан­д­ра Ма­ке­дон­ско­го ме­ж­ду дву­мя бит­ва­ми”) и “Пу­те­ше­ст­вие ди­ле­тан­тов”. Ав­тор и ре­жис­сер-по­ста­нов­щик пер­во­го - С. Про­ха­нов; во вто­ром слу­чае указано имя Б.Окуд­жа­вы, но ав­тор сце­на­рия и ре­жис­сер-по­ста­нов­щик тот же. И хотя обе “фан­та­зии” раз­не­се­ны во вре­ме­ни бо­лее чем на два­дцать ве­ков - их мно­гое объ­е­ди­ня­ет. И там, и там - лицедействуют вла­сти­тель и его под­дан­ные. И там, и там - много любят. И там, и там - лег­ко пре­да­ют. И там, и там, на­ко­нец, - есть ге­рой. В “Та­ис” - ге­рой Алек­сандр Ма­ке­дон­ский (засл. ар­тист Рос­сии Ан­д­рей Со­ко­лов). В паузе ме­ж­ду дву­мя бит­ва­ми он мно­го пьет, про­воз­гла­ша­ет сво­бо­ду, лю­бит двух жен­щин: Та­ис (Ан­на Те­ре­хо­ва) и Ста­ти­ру (Свет­ла­на Ан­д­ро­ник), об­ща­ет­ся с под­дан­ны­ми: Ари­сто­те­лем (засл. ар­тист Рос­сии Ев­ге­ний Гер­ча­ков), храб­рым вои­ном Пто­ле­ме­ем (Вла­ди­мир Тя­ги­чев), слу­гой Ми­ли­ем (Ев­ге­ний Стыч­кин).
В “Пу­те­ше­ст­вии” - ге­рой князь Мят­лев (Сер­гей Ви­но­гра­дов). На про­тя­же­нии спек­так­ля он то­же мно­го пьет, то­же ра­ту­ет за сво­бо­ду, то­же лю­бит жен­щин, но уже трех. И то­же об­ща­ет­ся с под­дан­ны­ми... его ве­ли­че­ст­ва им­пе­ра­то­ра Ни­ко­лая Пав­ло­ви­ча (засл. ар­тист Рос­сии Ва­лен­тин Смир­нит­ский)...
Кра­си­вый, сы­тый, бла­го­по­луч­ный Ма­ке­дон­ский по­яв­ля­ет­ся в на­ча­ле спек­так­ля. Увы подданным - тиран страдает от по­хмелья. Он из­ры­га­ет про­кля­тья, извергает вулканическую экс­прес­сию, за которой видится отчаянное старание актера по­ка­зать Ма­ке­дон­ско­го гроз­ным, мо­гу­чим ца­рем, не­тер­пи­мым, не­при­ми­ри­мым властителем, пе­ред ко­то­рым тре­пе­щет все и вся во­круг. Но при этом пла­сти­ка и ми­ми­ка сценического героя очень на­по­ми­на­ет пья­ных, бес­ша­баш­ных пер­со­на­жей из “Осо­бен­но­стей на­цио­наль­ной охо­ты”, “на­цио­наль­ной ры­бал­ки” и че­го-то там еще “осо­бен­но на­цио­наль­но­го”. “Ах, рус­ское ти­ран­ст­во - ди­ле­тант­ст­во, я бы учил ти­ра­нов ре­мес­лу...” Подобная же метаморфоза, кста­ти, происходит с Пто­ле­ме­ем Вла­ди­ми­ра Тя­ги­че­ва: актер старательно изображает та­нцующего пья­но­го гре­че­ско­го вои­на-по­бе­ди­те­ля, но танец вызывает ассоциации с по­ка­за­тель­ными вы­сту­п­ле­ниями ка­ко­го-ни­будь мо­ло­деж­но­го объ­е­ди­не­ния “ру­си­чей”, об­ла­чен­ных в коль­чу­ги и ма­шу­щих де­ре­вян­ны­ми кра­ше­ны­ми ме­ча­ми...
Князь Мят­лев то­же по­яв­ля­ет­ся в на­ча­ле спек­так­ля. Он то­же кра­сив, сыт, бла­го­по­лу­чен. И то­же ма­ет­ся по­хмель­ем. У него та же по­хмель­ная “на­цио­наль­ная” пла­сти­ка! Не так бла­го­род­на, как это по­до­бало бы его сиятельству, но удивительно органична...
Ва­лен­тин Смир­нит­ский, играя им­пе­ра­тора Ни­ко­лая Пав­ло­вича, до­ве­дет эту “на­цио­наль­ную” чер­ту до шар­жа: ма­не­ры его величества напоминают экранного “но­вого рус­ского” - под­пи­того “па­ха­на”, “базарящего” со свои­ми “брат­ка­ми”... Но, вот вопрос: к мес­ту ли такие, простите, манеры?..
Здесь самое время обратиться к манифесту театра.
О “Та­ис” там ска­за­но: спек­такль на­пол­нен “ан­тич­ной ро­ман­ти­кой и тон­ким ли­риз­мом”; о “Пу­те­ше­ст­вии” - “ис­то­рия вы­со­чай­ших че­ло­ве­че­ских чувств”. Герои-то заявлены романтическими. Сви­де­тель­ст­ву­ют об этом же фа­бу­ла (о ней - ниже) и кос­тю­мы: Ма­ке­дон­ский и Мят­лев пре­бы­ва­ют в бе­лом. Порукой тому, на­ко­нец, сце­но­гра­фия спектаклей с ее зна­ко­вы­ми ус­лов­но­стя­ми.
Та­кая не­ожи­дан­ная “осо­бен­ность” об­ра­зов ге­ро­ев, за­яв­лен­ных ро­ман­ти­че­ски­ми, да­ет по­вод для по­доз­ре­ния: а не ос­та­ют­ся ли ак­те­ры в пле­ну сво­ей из­на­чаль­ной куль­ту­ры, в пле­ну обы­ден­ной жес­ти­ку­ля­ции?
Зна­ком­ст­во с дру­ги­ми пер­со­на­жа­ми спек­так­лей сни­ма­ет по­доз­ре­ние.
При­смот­рим­ся, на­при­мер, к Ари­сто­те­лю Ев­ге­ния Гер­ча­ко­ва в “Та­ис”. Он, по­яв­ля­ясь, вос­кли­ца­ет, об­ра­ща­ясь... к зри­те­лям: “О! Са­мые кра­си­вые ге­те­ры го­ро­да!” От зри­те­лей же при­ни­ма­ет под­сказ­ки, и ес­ли они не­ожи­дан­ны - им­про­ви­зи­ру­ет а ля Ар­ла­зо­ров...
Философ - в шутовском колпаке, манерами и речами шута же?
Новая “особенность”?
Но, жанру вопреки, Ари­сто­те­ль продолжает фиглярство: вот он чи­та­ет за­ве­ща­ние Пла­то­на, де­лая на­ме­ки на не­тра­ди­ци­он­ные сек­су­аль­ные на­клон­но­сти последнего. В той же ма­не­ре фи­ло­соф ­тя­нет­ся к нашим дням: в ка­кой-то мо­мент ты­чет паль­цем в сто­ро­ну про­ти­во­по­лож­ную зри­те­лям и шеп­чет: “Там вра­ги!”. При этом за­го­вор­щи­че­ски под­ми­ги­ва­ет... И жанр мстит: за­яв­ле­ние Ари­сто­те­ля о том, что вой­ны бы не бы­ло, ес­ли бы го­су­дар­ст­вом управ­ля­ли влюб­лен­ные фи­ло­со­фы, зву­чит даже не как гро­те­ск и даже не как банальность, но как нежанровая обыденная глупость...
Со­мне­ний нет: фи­ло­соф умер. Да здрав­ст­ву­ет шо­умен-де­ма­гог! И это, как по­ве­ст­ву­ет ис­то­рия, вос­пи­та­тель Алек­сан­д­ра! Его, так ска­зать, “ок­ру­же­ние”!..
По­хо­же, од­на­ко, что все “ок­ру­же­ние” ти­ра­на - уча­ст­ни­ки шоу: пре­да­тель и мел­кий ин­три­ган Пто­ле­мей, ин­фан­тиль­ная Та­ис, на­ив­ная Ста­ти­ра. Их до­пол­ня­ют пер­со­на­жи из спек­так­ля в спек­так­ле, сыг­ран­но­го как па­ро­дия на клас­си­цизм: царь пер­сов Да­рий (Дмит­рий Но­виц­кий) и его же­на Аза­та (Свет­ла­на Фро­ло­ва). Пья­ные ре­чи, ни­чтож­ные про­бле­мы (чего стоит, на­при­мер, вы­яс­не­ние: та­кая ли грудь у Та­ис, как это изо­бра­же­но в скульп­ту­ре), па­фос­ные на­ме­ки (“За­чем нуж­на вой­на, в ко­то­рой ни­кто не хо­чет по­бе­ж­дать?”), ги­бель Да­рия на гла­зах его же­ны Аза­ты под ла­ти­но­аме­ри­кан­ский танцевальный мо­тив, пья­ный же мор­до­бой в од­ной из за­клю­чи­тель­ных сцен - все это “ок­ру­же­ние”, этот фон бес­ша­баш­но­го шоу ни­как не спо­соб­ст­ву­ют вос­при­ятию г-на Ма­ке­дон­ско­го ро­ман­ти­че­ским ге­ро­ем. До­вер­ша­ет порт­рет Алек­сан­д­ра его ци­нич­ная ложь: “Я ни­ко­гда не кра­ду по­бе­ду!” - кри­чит он в от­вет на за­яв­ле­ние Та­ис, что Да­рий вое­вать не посмеет, по­сколь­ку она, Та­ис пре­ду­смот­ри­тель­но пе­ре­спа­ла с ним, Да­ри­ем. Ложь в том, что тиран пе­ред этим сам ук­рал Та­ис у Пто­ле­мея. (Впро­чем, по­след­ний да­ле­ко не ушел от гос­по­ди­на - ус­по­ко­ил се­бя тем, что зая­вил: Та­ис это по­да­рок Алек­сан­д­ру. За­ме­тим при этом: зая­вил дру­го­му, не Алек­сан­д­ру.)
Лжет Ма­ке­дон­ский и то­гда, ко­гда про­воз­гла­ша­ет сво­бо­ду. Ока­зы­ва­ет­ся, что у сво­бо­ды тирана две “зо­ны” (опять!): од­на на­зы­ва­ет­ся “очень хо­чу”, дру­гая - “не очень”. Ко­гда “не очень” - это и есть “сво­бо­да”. Для под­дан­ных. Так что “за­сту­пив­ше­го” ждет мор­до­бой. Впро­чем, чет­кой гра­ни­цы ме­ж­ду “зо­на­ми” нет...
Увы, Алек­сандр - да­ле­ко не ро­ман­ти­че­ский ге­рой. Ско­рее, па­ро­дия на не­го.
Карикатура!
Князь Мят­лев, как уже бы­ло за­ме­че­но, яв­ля­ет се­бя в “Пу­те­ше­ст­вии” так­же в по­хмель­ном ви­де. По­сле то­го, как слу­га Афа­на­сий (засл. ар­тист Рос­сии Юрий Чер­нов) “ле­чит” его не­сколь­ки­ми рюм­ка­ми, г-н Мят­лев умы­ва­ет­ся и при этом про­из­но­сит: “Про­щай, не­мы­тая Рос­сия...” - да­лее по лермонтовскому тек­сту, но за­кан­чи­ва­ет фра­зу так: “...И ты, ка­кой-то там на­род”. Вот так, явив­шись, г-н Мят­лев пря­мо и че­ст­но зая­вил: на­род он не ува­жа­ет!
Ува­жа­ет князь со­всем дру­гое.
Во-пер­вых, вы­пить - это­го до­б­ра в до­ме все­гда в из­быт­ке. Тут ху­дож­ни­ки спек­так­ля (Алек­сандр Са­ры­чев и Ми­ха­ил Ви­но­гра­дов) очень по­ста­ра­лись: при­ду­ма­ли и со­ору­ди­ли ко­ну­со­об­раз­ную кон­ст­рук­цию, на ко­то­рой, как иг­руш­ки на ел­ке, рас­по­ло­жи­лись бес­чис­лен­ные стоп­ки с вод­кой - ка­жет­ся, прой­ди ми­мо полк гвар­дей­цев, - всякому дос­та­нет­ся пор­ция. Стоп­ки по­сто­ян­но на­пол­ня­ет Афа­на­сий, по­это­му пьют здесь ка­ж­дую сво­бод­ную ми­ну­ту. Все. Да­же за­ез­жий им­пе­ра­тор при­ло­жил­ся...
Во-вто­рых, жен­щин - это­го до­б­ра в из­быт­ке то­же. Сна­ча­ла Мят­лев не­жит­ся в кро­ва­ти - здесь ху­дож­ни­ки еще боль­ше расстара­лись: опо­чи­валь­ня поч­ти во всю сце­ну! - с Алек­сан­д­ри­ной (Еле­на За­ха­ро­ва), до­че­рью ссыль­но­го де­каб­ри­ста. Вско­ре в этой по­сте­ли ока­жет­ся На­та­ли (Оль­га Ми­лая), впро­чем, сна­ча­ла как слу­чай­ная за­ба­ва, за­тем как же­на. В до­вер­ше­ние Мят­лев кра­дет юную Ла­ви­нию (Оль­га По­ни­зо­ва) у му­жа г-на Ла­ди­ми­ров­ско­го (Игорь Ли­ва­нов). И не­жит­ся с ней на по­душ­ках та­ран­та­са. Не так удоб­но, но так ро­ман­тич­но, ко­гда те­бе уже за со­рок, а Ла­ви­ния юна и неж­на...
В-треть­их, князь лю­бит ино­гда по­шу­тить. На­при­мер, по­хо­ро­нить жи­во­го ге­не­ра­ла. Но это - от ску­ки...
Вот так и бе­гут дни: от рюм­ки к да­ме, от да­мы к рюм­ке.
В по­след­них сце­нах князь - от­кро­вен­ный фиг­ляр. Его вы­зва­ли на ду­эль. Под­ня­ты пис­то­ле­ты. Тра­ги­че­ский миг... Но! Во­ро­на кар­ка­ет. В нее-то и раз­ря­жа­ет свой пис­то­лет “сча­ст­лив­чик” Мят­лев. “Сча­ст­лив­чи­ком” его на­зо­вут че­рез ми­ну­ту, ко­гда его со­пер­ник, не сде­лав сво­его вы­стре­ла, по­кинет ме­сто ду­эли. Дей­ст­ви­тель­но, сча­ст­лив­чик - “ры­царь без­на­ка­зан­ной оп­ле­ухи”.
Ко­ро­ля, как из­вест­но, иг­ра­ет сви­та. В “Пу­те­ше­ст­вии”, как и в “Таис”, эта фор­му­ла дей­ст­ву­ет в пол­ной ме­ре. Кня­зя иг­ра­ет “ок­ру­же­ние”. Кто эти лю­ди?
Девица Алек­сан­д­ри­на - от сце­ны к сце­не все боль­ше блек­ну­щая от ча­хот­ки, уси­ли­вая тем са­мым рав­но­ду­шия кня­зя. Ла­ви­ния - девица в кос­тю­ме па­жа, с ужим­ка­ми и ре­чью Пье­ро. Им­пе­ра­тор-пья­ни­ца, от ко­то­ро­го не­сет ха­мо­ва­тым “па­ха­ном”. Ко­гда в пе­ре­ры­ве ме­ж­ду оче­ред­ны­ми рюм­ка­ми вод­ки он при­ка­зы­ва­ет из­ло­вить бег­ло­го кня­зя Мят­ле­ва с де­ви­цей Ла­ви­ни­ей, объ­яс­няя это тем, что ему, им­пе­ра­то­ру нуж­ны дво­ря­не, по­сколь­ку с “эти­ми” (ки­ва­ет на мат­ро­са) го­су­дар­ст­во раз­ва­лит­ся, - ста­но­вит­ся ясно, что он к тому же циничен и туп. Гос­по­жа Туч­ко­ва Еле­ны Кон­ду­лай­нен - ка­ри­ка­ту­ра на гор­дую по­ляч­ку, ко­ей под­ле­жит быть по тек­сту пье­сы, ибо ак­три­са, изо­бра­жая свой пер­со­наж, про­сти­ра­ет­ся в диа­па­зо­не от тра­ге­дий­но­сти шек­спи­ров­ской жен­щи­ны до во­де­ви­ля, где лег­ко­мыс­лен­ная вдо­вуш­ка с “по­ло­же­ни­ем” го­то­ва уте­шить ка­ж­до­го, кто про­явит ин­те­рес к ее телесам. Не слу­чай­но, ко­гда г-жу Туч­ко­ву на­зы­ва­ют “же­лез­ной да­мой” - ста­но­вит­ся смеш­но. Здесь же об­ма­ну­тый и бро­шен­ный муж Ла­ви­нии - г-н Ла­ди­ми­ров­ский. В трак­тов­ке Иго­ря Ли­ва­но­ва это еще бо­лее ка­ри­ка­тур­ный тип: жал­кий, трус­ли­вый, за­ви­си­мый, бес­по­мощ­ный. Пес­ни Б.Окуд­жа­вы - и те зву­чат здесь как шарж...
Един­ст­вен­ный пер­со­наж, ли­шен­ный ка­ри­ка­тур­но­сти - по­ли­цей­ский из “осо­бо­го от­де­ла” Фон Мюф­линг (Вла­ди­мир Май­су­рад­зе). Бо­лее то­го, полицейский вы­зывает сим­па­тии: зна­ет свое де­ло, все­гда спо­ко­ен, тон речи без над­ры­ва и па­фо­са, лег­кая иро­нич­ность в ре­п­ли­ках и взгля­де. И его на­ме­ки, по­сы­лае­мые в ко­нец ХХ ве­ка, не отдают пошлостью. Он, на­при­мер, убе­ж­ден, что без них, лю­дей из “осо­бо­го от­де­ла”, ни­ка­кие ре­фор­мы не­воз­мож­ны. По­про­буй­те по­спо­рить. Или по­сме­ять­ся. Впро­чем, его ос­нов­ной ин­те­рес - князь. Фон Мюф­линг убе­ж­ден, что Мят­лев - рас­тли­тель и ду­ше­губ - на со­вес­ти князя три жен­щи­ны: на­ло­жив­шая на се­бя ру­ки Алек­сан­д­ри­на, умер­шая при ро­дах На­та­ли и не­сча­ст­ная Ла­ви­ния. Мюф­линг жа­ж­дет ка­ры. Царь не ­ка­рает. Мо­жет быть, г-н Ла­ди­ми­ров­ский от­мстит на ду­эли за по­пран­ную честь же­ны? Мюф­линг ждет. Но сла­бо­душ­ный муж опус­ка­ет пис­то­лет и ухо­дит. “Сча­ст­лив­чик” Мят­лев про­тя­ги­ва­ет ру­ки к Ла­ви­нии. Но нет, треть­ей жерт­вы не бу­дет! Гре­мит вы­стрел. Стре­ля­ет Мюф­линг. В Мят­ле­ва. В спи­ну. Но он так обу­чен - лю­бым спо­со­бом пре­дот­вра­щать бе­ды го­су­дар­ст­ва. А та­кие, как Мят­лев, по его мне­нию, уг­ро­за го­су­дар­ст­ву.
Есть по­доз­ре­ние, что Фон Мюф­линг прав!..
Ре­жис­сер - в манифесте! - на­звал Мят­ле­ва “сол­да­том люб­ви” и “фа­та­ли­стом”. И обозначил цель: по­ка­зать, что кня­зь вою­ет за “все чув­ст­вен­ное и не­по­сред­ст­вен­ное”.
Сце­ни­че­ская ре­аль­ность под­твер­жда­ет: ре­жис­сер до­бил­ся це­ли. Мят­лев - во­ис­ти­ну “сол­дат люб­ви”! Три по­ко­рен­ных серд­ца то­му по­ру­кой. Так что с “чув­ст­вен­ным” в спек­так­ле то­же все в по­ряд­ке. Мят­лев - за­кон­чен­ный “фа­та­лист”! Фа­та­лизм, как из­вест­но, об­ре­ка­ет лю­дей на пас­сив­ность и по­кор­ность. И в этом смыс­ле ре­жис­сера можно поздравить с удачей: Мят­лев пас­си­вен и по­ко­рен: же­нит­ся на На­та­ли ис­клю­чи­тель­но по во­ле им­пе­ра­то­ра; под­пи­сы­ва­ет все, что дик­ту­ет ему по­ли­цей­ский...
Не ос­та­лась без вни­ма­ния ре­жис­се­ра еще од­на чер­та ха­рак­те­ра кня­зя: во­ин за “все не­по­сред­ст­вен­ное”. Да, во­ин! Но... в про­шлом. Ны­не же князь - ску­чаю­щий во­ин. Об этом го­во­рит сам пер­со­наж, в этом убе­ж­да­ет иг­ра ак­те­ра: князь тос­ку­ет не­ска­зан­но. По­то­му, кста­ти, и пьет. Ино­гда князь впа­да­ет в маль­чи­ше­ст­во, гра­ни­ча­щее с ин­фан­ти­лиз­мом - осо­бен­но в сце­нах с жен­щи­на­ми. А так­же в сце­нах, где он, вдруг, на­чи­на­ет го­во­рить рит­ми­че­ской про­зой - последняя, отчаянная попытка напомнить, видимо, что он - романтический герой...
Да, романтический герой - скиталец, странник, искатель. И лирические моменты в романтическом герое неизбежно занимают большое место - та же любовь женщины...
Но, как известно, внутренней художественной необходимостью романтического героя является “ценность идеи”, индивидуальность его раскрывается не как судьба, а именно как идея или, точнее, как воплощение идеи. Поступая так или иначе, романтический герой осуществляет некую необходимую правду жизни, некий свой прообраз. Разрушение же этого прообраза, стирание граней между культурными областями ведет к юродству и иронии...
Ока­зав­шись в тюрь­ме, Мят­лев пы­та­ет­ся иро­ни­зи­ро­вать над дей­ст­ви­тель­но­стью. На что про­ни­ца­тель­ный сы­щик от­ве­ча­ет: “Сар­казм в клет­ке не име­ет си­лы”...
По глу­бо­ко­му за­ме­ча­нию М.Сал­ты­ко­ва-Щед­ри­на, “пер­вое по­след­ст­вие ум­ст­вен­ной от­ста­ло­сти - это ску­ка”. Князь Мят­лев в спек­так­ле - спив­ший­ся ро­ман­тик, при­но­ся­щий близ­ким од­ни стра­да­ния. Жа­ж­да со­вер­шен­ст­ва и об­нов­ле­ния, владевшая князем ко­гда-то, вы­ли­лась в пьян­ст­во, жал­кое крив­ля­нье, мел­кие амур­ные ин­три­ги, в “сар­казм в клет­ке” и ужа­саю­щую ску­ку...
Па­ра­докс про­ис­хо­дя­ще­го в том, что един­ст­вен­ным че­ло­ве­ком, кто за­дал­ся це­лью ос­та­но­вить раз­ру­ши­тель­ное воз­дей­ст­вие Мят­ле­ва на ок­ру­же­ние, стал Фон Мюф­линг, по­ли­цей­ский, че­ло­век из “осо­бо­го от­де­ла”.
Кста­ти, в “Та­ис” на пу­ти Алек­сан­д­ра, спи­ваю­ще­го­ся ро­ман­ти­че­ско­го ге­роя, не сто­ит ни­кто. Есть толь­ко “со­мне­ние” в ге­рой­ст­ве, сим­во­лом ко­то­ро­го яв­ля­ет­ся Та­ис. Но со­мне­ние уби­ва­ют. И от­плы­ва­ют в лод­ке с Ста­ти­рой юной на бор­ту. В глу­би­ну ве­ков. Воз­мож­но, ту­да, где в дру­гой жиз­ни Алек­сандр Ма­ке­дон­ский ста­нет Сер­жем Мят­ле­вым...
“Те­атр Лу­ны” за­ни­ма­ет по­лу­под­вал. Все объ­е­мы здесь - ми­ни­маль­ные: кро­хот­ные вес­ти­бюль и ка­фе; зал вме­ща­ет мень­ше сот­ни зри­те­лей; сце­на - не­сколь­ко ша­гов вширь и столь­ко же - вглубь. К то­му же де­ко­ра­ции ро­ман­ти­че­ско­му те­ат­ру не нуж­ны. Здесь - толь­ко на­ме­ки: на кро­вать, на ки­бит­ку, на тю­рем­ную ре­шет­ку... Но здесь, на этом пя­тач­ке, ра­зыг­ры­ва­ют­ся впол­не со­звуч­ные вре­ме­ни стра­сти. Здесь раз­вен­чи­ва­ет­ся ро­ман­тик, ге­рой вче­раш­не­го дня.
Но по­сколь­ку ху­до­же­ст­вен­ный вы­мы­сел “не есть об­ман” и не на­кла­ды­ва­ет на ав­то­ра ни­ка­ких обя­за­тельств, то ос­та­ет­ся га­дать: искреннее ли это раз­вен­ча­ние?
Или толь­ко сар­казм в клет­ке?..

Москва Ле­о­нид Говз­ман