Портрет времени

САРКАЗМ В КЛЕТКЕ

Всякий, кто при вхо­де в мо­с­ков­ский “Те­атр Лу­ны” при­об­ре­тет кра­соч­ный бук­лет, най­дет в нем “сло­во к зри­те­лю”. Ав­тор “слова” - соз­да­тель и ху­до­же­ст­вен­ный ру­ко­во­ди­тель те­ат­ра - за­слу­жен­ный дея­тель ис­кусств Рос­сии, за­слу­жен­ный ар­тист Рос­сии Сер­гей Про­ха­нов. На редкость со­дер­жа­тель­ный до­ку­мент: есть в нем что-то от эстетиче­ского ма­ни­феста. Прочтя, уз­на­ешь о том, например, что те­атр взял­ся фор­ми­ро­вать “мыс­ли, об­ра­зы, на­строе­ния”, вы­во­дя­щие “меч­та­те­лей и ро­ман­ти­ков” к кос­мо­су, к веч­ным во­про­сам бы­тия. И слу­чи­лось это вот почему: у ху­до­же­ст­вен­но­го ру­ко­во­ди­те­ля, по­сле то­го, как он “наи­грал­ся в жиз­ни реа­ли­сти­че­ских ро­лей”, ос­та­лась “ка­кая-то не­по­знан­ная зо­на”. О “зо­не” сказано также предельно откровенно: это есть “реа­ли­сти­че­ская фан­та­сти­ка, мис­ти­фи­ка­ци­он­ное, ро­ман­ти­че­ское на­строе­ние, воз­мож­ность фан­та­зи­ро­вать на оп­ре­де­лен­ную те­му”. А, по­сколь­ку на­строе­ние “ро­ман­ти­че­ское” и “мис­ти­фи­ка­ци­он­ное”, ре­пер­ту­ар те­ат­ра, со­от­вет­ст­вен­но, “свой”. Ос­нов­а же его фор­ми­ро­ва­ния - “не­по­хо­жесть, све­жесть”.
Ну, чем не ма­ни­фест!..
Попасть в “зо­ну” просто: стоит лишь по­смот­реть спек­так­ли “Та­ис” (или “Ви­де­ния Алек­сан­д­ра Ма­ке­дон­ско­го ме­ж­ду дву­мя бит­ва­ми”) и “Пу­те­ше­ст­вие ди­ле­тан­тов”. Ав­тор и ре­жис­сер-по­ста­нов­щик пер­во­го - С. Про­ха­нов; во вто­ром слу­чае над за­го­лов­ком ука­за­но имя Б.Окуд­жа­вы, но ав­тор сце­на­рия и ре­жис­сер-по­ста­нов­щик тот же.
И хотя обе “фан­та­зии” раз­не­се­ны во вре­ме­ни бо­лее чем на два­дцать ве­ков - их мно­гое объ­е­ди­ня­ет.
И там, и там - лицедействуют вла­сти­тель и его под­дан­ные.
И там, и там - много любят.
И там, и там - лег­ко пре­да­ют.
И там, и там, на­ко­нец, - есть ге­рой.
В “Та­ис” - ге­рой Алек­сандр Ма­ке­дон­ский (засл. ар­тист Рос­сии Ан­д­рей Со­ко­лов). В паузе ме­ж­ду дву­мя бит­ва­ми он мно­го пьет, про­воз­гла­ша­ет сво­бо­ду, лю­бит двух жен­щин: Та­ис (Ан­на Те­ре­хо­ва) и Ста­ти­ру (Свет­ла­на Ан­д­ро­ник), об­ща­ет­ся с под­дан­ны­ми: Ари­сто­те­лем (засл. ар­тист Рос­сии Ев­ге­ний Гер­ча­ков), храб­рым вои­ном Пто­ле­ме­ем (Вла­ди­мир Тя­ги­чев), слу­гой Ми­ли­ем (Ев­ге­ний Стыч­кин).
В “Пу­те­ше­ст­вии” - ге­рой князь Мят­лев (Сер­гей Ви­но­гра­дов). На про­тя­же­нии спек­так­ля он то­же мно­го пьет, то­же ра­ту­ет за сво­бо­ду, то­же лю­бит жен­щин, но уже трех. И то­же об­ща­ет­ся с под­дан­ны­ми... его ве­ли­че­ст­ва им­пе­ра­то­ра Ни­ко­лая Пав­ло­ви­ча (засл. ар­тист Рос­сии Ва­лен­тин Смир­нит­ский)...
Кра­си­вый, сы­тый, бла­го­по­луч­ный Ма­ке­дон­ский по­яв­ля­ет­ся в на­ча­ле спек­так­ля. Но, увы подданным - тиран страдает от по­хмелья. Он из­ры­га­ет про­кля­тья, извергает вулканическую экс­прес­сию, за которой видится отчаянное старание актера по­ка­зать сво­его Ма­ке­дон­ско­го гроз­ным, мо­гу­чим ца­рем, не­тер­пи­мым, не­при­ми­ри­мым властителем, пе­ред ко­то­рым тре­пе­щет все и вся во­круг. Но при этом пла­сти­ка и ми­ми­ка сценического героя очень на­по­ми­на­ет пья­ных, бес­ша­баш­ных пер­со­на­жей из “Осо­бен­но­стей на­цио­наль­ной охо­ты”, “на­цио­наль­ной ры­бал­ки” и че­го-то там еще “осо­бен­но на­цио­наль­но­го”. “Ах, рус­ское ти­ран­ст­во - ди­ле­тант­ст­во, я бы учил ти­ра­нов ре­мес­лу...”
Подобная же метаморфоза, кста­ти, происходит с Пто­ле­ме­ем Вла­ди­ми­ра Тя­ги­че­ва. Актер старательно изображает та­нцующего пья­но­го гре­че­ско­го вои­на-по­бе­ди­те­ля, но танец вызывает ассоциации с по­ка­за­тель­ными вы­сту­п­ле­ниями ка­ко­го-ни­будь мо­ло­деж­но­го объ­е­ди­не­ния “ру­си­чей”, об­ла­чен­ных в коль­чу­ги и ма­шу­щих де­ре­вян­ны­ми кра­ше­ны­ми ме­ча­ми...
Князь Мят­лев то­же по­яв­ля­ет­ся в на­ча­ле спек­так­ля. Он то­же кра­сив, сыт, бла­го­по­лу­чен. И то­же ма­ет­ся по­хмель­ем. У него та же по­хмель­ная “на­цио­наль­ная” пла­сти­ка! Не так бла­го­род­на, как это по­до­бало бы его сиятельству, но удивительно органична...
Ва­лен­тин Смир­нит­ский, играя им­пе­ра­тора Ни­ко­лая Пав­ло­вича, до­ве­дет эту “на­цио­наль­ную” чер­ту до шар­жа: ма­не­ры его величества напоминают “но­вого рус­ского” - эда­кого под­пи­того “па­ха­на”, “базарящего” со свои­ми “брат­ка­ми”...
Но, вот вопрос: к мес­ту ли такие, простите, манеры?..
Здесь самое время обратиться к манифесту театра. О “Та­ис” там ска­за­но: спек­такль на­пол­нен “ан­тич­ной ро­ман­ти­кой и тон­ким ли­риз­мом”; о “Пу­те­ше­ст­вии” - “ис­то­рия вы­со­чай­ших че­ло­ве­че­ских чувств”. Из этого следует, что наши герои заявлены романтическими. Об этом же сви­де­тель­ст­ву­ют фа­бу­ла (о ней - ниже) и кос­тю­мы: Ма­ке­дон­ский и Мят­лев боль­шую часть вре­ме­ни пре­бы­ва­ют в бе­лом. Порукой тому, на­ко­нец, сце­но­гра­фия спектаклей с ее зна­ко­вы­ми ус­лов­но­стя­ми.
Та­кая не­ожи­дан­ная “осо­бен­ность” об­ра­зов ге­ро­ев, за­яв­лен­ных ро­ман­ти­че­ски­ми, да­ет по­вод для по­доз­ре­ния: а не ос­та­ют­ся ли ак­те­ры в пле­ну сво­ей из­на­чаль­ной куль­ту­ры, в пле­ну обы­ден­ной жес­ти­ку­ля­ции?
Зна­ком­ст­во с дру­ги­ми пер­со­на­жа­ми спек­так­лей сни­ма­ет это по­доз­ре­ние...
При­смот­рим­ся, на­при­мер, к Ари­сто­те­лю Ев­ге­ния Гер­ча­ко­ва в “Та­ис”. По­яв­ля­ясь, он вос­кли­ца­ет, об­ра­ща­ясь... к зри­те­лям: “О! Са­мые кра­си­вые ге­те­ры го­ро­да!” От зри­те­лей же при­ни­ма­ет под­сказ­ки. И ес­ли они не­ожи­дан­ны - им­про­ви­зи­ру­ет а ля Ар­ла­зо­ров...
Философ - в шутовском колпаке, манерами и речами шута же?
Новая “особенность”?
Но, жанру вопреки, Ари­сто­те­ль продолжает фиглярство: вот он чи­та­ет не­кое за­ве­ща­ние Пла­то­на, де­лая на­ме­ки на не­тра­ди­ци­он­ные сек­су­аль­ные на­клон­но­сти последнего. В той же ма­не­ре фи­ло­соф пы­та­ет­ся до­тя­нуть­ся до кон­ца ХХ ве­ка: в ка­кой-то мо­мент ты­чет паль­цем в сто­ро­ну про­ти­во­по­лож­ную зри­те­лям и шеп­чет: “Там вра­ги!”. При этом за­го­вор­щи­че­ски под­ми­ги­ва­ет...
И жанр мстит: за­яв­ле­ние Ари­сто­те­ля о том, что вой­ны бы не бы­ло, ес­ли бы го­су­дар­ст­вом управ­ля­ли влюб­лен­ные фи­ло­со­фы, зву­чит даже не как гро­те­ск и даже не как банальность, но как нежанровая обыденная глупость...
Со­мне­ний нет: фи­ло­соф умер. Да здрав­ст­ву­ет шо­умен-де­ма­гог!
И это, как по­ве­ст­ву­ет ис­то­рия, вос­пи­та­тель Алек­сан­д­ра! Его, так ска­зать, “ок­ру­же­ние”!..
По­хо­же, од­на­ко, что все “ок­ру­же­ние” ти­ра­на - уча­ст­ни­ки шоу: пре­да­тель и мел­кий ин­три­ган Пто­ле­мей, ин­фан­тиль­ная Та­ис, на­ив­ная Ста­ти­ра. Их до­пол­ня­ют пер­со­на­жи из спек­так­ля в спек­так­ле, сыг­ран­но­го как па­ро­дия на клас­си­цизм: царь пер­сов Да­рий (Дмит­рий Но­виц­кий) и его же­на Аза­та (Свет­ла­на Фро­ло­ва).
Пья­ные ре­чи, ни­чтож­ные про­бле­мы (чего стоит, на­при­мер, вы­яс­не­ние: та­кая ли грудь у Та­ис, как это изо­бра­же­но в скульп­ту­ре), па­фос­ные на­ме­ки (“За­чем нуж­на вой­на, в ко­то­рой ни­кто не хо­чет по­бе­ж­дать?”), ги­бель Да­рия на гла­зах его же­ны Аза­ты под ла­ти­но­аме­ри­кан­ский мо­тив, пья­ный же мор­до­бой в од­ной из за­клю­чи­тель­ных сцен - все это “ок­ру­же­ние”, этот фон бес­ша­баш­но­го шоу ни­как не спо­соб­ст­ву­ют вос­при­ятию г-на Ма­ке­дон­ско­го ро­ман­ти­че­ским ге­ро­ем.
До­вер­ша­ет порт­рет Алек­сан­д­ра его ци­нич­ная ложь. “Я ни­ко­гда не кра­ду по­бе­ду!” - кри­чит он в от­вет на за­яв­ле­ние Та­ис, что Да­рий вое­вать не посмеет, по­сколь­ку она, Та­ис пре­ду­смот­ри­тель­но пе­ре­спа­ла с ним, Да­ри­ем. Ложь в том, что тиран пе­ред этим со­бы­ти­ем сам ук­рал Та­ис у Пто­ле­мея. (Впро­чем, по­след­ний да­ле­ко не ушел от гос­по­ди­на - ус­по­ко­ил се­бя тем, что зая­вил: Та­ис это по­да­рок Алек­сан­д­ру. За­ме­тим при этом: зая­вил дру­го­му, не Алек­сан­д­ру.)
Лжет Ма­ке­дон­ский и то­гда, ко­гда про­воз­гла­ша­ет сво­бо­ду. Ока­зы­ва­ет­ся, что у его сво­бо­ды две “зо­ны” (опять!): од­на на­зы­ва­ет­ся “очень хо­чу”, дру­гая - “не очень”. Ко­гда “не очень” - это и есть “сво­бо­да”. Для под­дан­ных. Так что “за­сту­пив­ше­го” ждет мор­до­бой. Впро­чем, чет­кой гра­ни­цы ме­ж­ду “зо­на­ми” нет...
Увы, Алек­сандр - да­ле­ко не ро­ман­ти­че­ский ге­рой. Ско­рее, па­ро­дия на не­го. Шарж!
Князь Мят­лев, как уже бы­ло за­ме­че­но, яв­ля­ет се­бя в “Пу­те­ше­ст­вии” так­же в по­хмель­ном ви­де. По­сле то­го, как слу­га Афа­на­сий (засл. ар­тист Рос­сии Юрий Чер­нов) “ле­чит” его не­сколь­ки­ми рюм­ка­ми, г-н Мят­лев умы­ва­ет­ся и при этом про­из­но­сит: “Про­щай, не­мы­тая Рос­сия...” - да­лее по лермонтовскому тек­сту. Но за­кан­чи­ва­ет фра­зу так: “...И ты, ка­кой-то там на­род”.
Итак, явив­шись, г-н Мят­лев пря­мо и че­ст­но зая­вил: на­род он не ува­жа­ет!
Ува­жа­ет князь со­всем дру­гое.
Во-пер­вых, вы­пить - это­го до­б­ра в до­ме все­гда в из­быт­ке. Тут ху­дож­ни­ки спек­так­ля (Алек­сандр Са­ры­чев и Ми­ха­ил Ви­но­гра­дов) очень по­ста­ра­лись: при­ду­ма­ли и со­ору­ди­ли не­кую ко­ну­со­об­раз­ную кон­ст­рук­цию, на ко­то­рой, как иг­руш­ки на ел­ке, рас­по­ло­жи­лись бес­чис­лен­ные стоп­ки с вод­кой - ка­жет­ся, прой­ди ми­мо полк гвар­дей­цев, - всякому дос­та­нет­ся пор­ция. Стоп­ки по­сто­ян­но на­пол­ня­ет Афа­на­сий. По­это­му пьют здесь ка­ж­дую сво­бод­ную ми­ну­ту. Все. Да­же за­ез­жий им­пе­ра­тор при­ло­жил­ся...
Во-вто­рых, жен­щин - это­го до­б­ра в из­быт­ке то­же. Сна­ча­ла Мят­лев не­жит­ся в сво­ей кро­ва­ти - здесь ху­дож­ни­ки еще боль­ше расстара­лись: опо­чи­валь­ня поч­ти во всю сце­ну! - с Алек­сан­д­ри­ной (Еле­на За­ха­ро­ва), до­че­рью ссыль­но­го де­каб­ри­ста. Вско­ре в этой по­сте­ли ока­жет­ся На­та­ли (Оль­га Ми­лая), впро­чем, сна­ча­ла как слу­чай­ная за­ба­ва, за­тем как же­на. В до­вер­ше­ние Мят­лев кра­дет юную Ла­ви­нию (Оль­га По­ни­зо­ва) у му­жа г-на Ла­ди­ми­ров­ско­го (Игорь Ли­ва­нов). И не­жит­ся с ней на по­душ­ках та­ран­та­са. Не так удоб­но, но так ро­ман­тич­но, ко­гда те­бе уже за со­рок, а Ла­ви­ния юна и неж­на...
В-треть­их, князь лю­бит ино­гда по­шу­тить. На­при­мер, по­хо­ро­нить жи­во­го ге­не­ра­ла.
Но это - от ску­ки.
Вот так и бе­гут дни: от рюм­ки к да­ме, от да­мы к рюм­ке.
В по­след­них сце­нах князь - от­кро­вен­ный фиг­ляр. Его вы­зва­ли на ду­эль. Под­ня­ты пис­то­ле­ты. Тра­ги­че­ский миг...
Но! Во­ро­на кар­ка­ет. В нее-то и раз­ря­жа­ет свой пис­то­лет “сча­ст­лив­чик” Мят­лев. “Сча­ст­лив­чи­ком” его на­зо­вут че­рез ми­ну­ту, ко­гда его со­пер­ник, не сде­лав сво­его вы­стре­ла, по­кинет ме­сто ду­эли. Дей­ст­ви­тель­но, сча­ст­лив­чик - “ры­царь без­на­ка­зан­ной оп­ле­ухи”.
Ко­ро­ля, как из­вест­но, иг­ра­ет сви­та. В “Пу­те­ше­ст­вии”, как и в “Таис”, эта фор­му­ла дей­ст­ву­ет в пол­ной ме­ре. Кня­зя иг­ра­ет “ок­ру­же­ние”.
Кто эти лю­ди?
Девица Алек­сан­д­ри­на - от сце­ны к сце­не все боль­ше блек­ну­щая от ча­хот­ки, уси­ли­вая тем са­мым рав­но­ду­шия кня­зя. Ла­ви­ния - девица в кос­тю­ме па­жа, с ужим­ка­ми и ре­чью Пье­ро. Им­пе­ра­тор-пья­ни­ца, от ко­то­ро­го не­сет ха­мо­ва­тым “па­ха­ном”. Ко­гда в пе­ре­ры­ве ме­ж­ду оче­ред­ны­ми рюм­ка­ми вод­ки он при­ка­зы­ва­ет из­ло­вить бег­ло­го кня­зя Мят­ле­ва с де­ви­цей Ла­ви­ни­ей, объ­яс­няя это тем, что ему, им­пе­ра­то­ру нуж­ны дво­ря­не, по­сколь­ку с “эти­ми” (ки­ва­ет на мат­ро­са) го­су­дар­ст­во раз­ва­лит­ся, - ста­но­вит­ся ясно, что он к тому же циничен и туп. Гос­по­жа Туч­ко­ва Еле­ны Кон­ду­лай­нен - ка­ри­ка­ту­ра на гор­дую по­ляч­ку, ко­ей под­ле­жит быть по тек­сту пье­сы, ибо ак­три­са, изо­бра­жая свой пер­со­наж, про­сти­ра­ет­ся в диа­па­зо­не от тра­ге­дий­но­сти шек­спи­ров­ской жен­щи­ны до во­де­ви­ля, где лег­ко­мыс­лен­ная вдо­вуш­ка с “по­ло­же­ни­ем” го­то­ва уте­шить ка­ж­до­го, кто про­явит ин­те­рес к ее телесам. Не слу­чай­но, ко­гда г-жу Туч­ко­ву на­зы­ва­ют “же­лез­ной да­мой” - ста­но­вит­ся смеш­но. Здесь же об­ма­ну­тый и бро­шен­ный муж Ла­ви­нии - г-н Ла­ди­ми­ров­ский. В трак­тов­ке Иго­ря Ли­ва­но­ва это еще бо­лее ка­ри­ка­тур­ный тип: жал­кий, трус­ли­вый, за­ви­си­мый, бес­по­мощ­ный.
Пес­ни Б.Окуд­жа­вы - и те зву­чат здесь как шарж...
Един­ст­вен­ный пер­со­наж, ли­шен­ный ка­ри­ка­тур­но­сти - по­ли­цей­ский из “осо­бо­го от­де­ла” Фон Мюф­линг (Вла­ди­мир Май­су­рад­зе). Бо­лее то­го, полицейский вы­зывает сим­па­тии: зна­ет свое де­ло, все­гда спо­ко­ен, тон речи без над­ры­ва и па­фо­са, лег­кая иро­нич­ность в ре­п­ли­ках и взгля­де. И его на­ме­ки, по­сы­лае­мые в ко­нец ХХ ве­ка, не отдают пошлостью. Он, на­при­мер, убе­ж­ден, что без них, лю­дей из “осо­бо­го от­де­ла”, ни­ка­кие ре­фор­мы не­воз­мож­ны. По­про­буй­те по­спо­рить. Или по­сме­ять­ся. Впро­чем, его ос­нов­ной ин­те­рес - князь. Фон Мюф­линг убе­ж­ден, что Мят­лев - рас­тли­тель и ду­ше­губ. Во вся­ком слу­чае, по мне­нию Мюф­лин­га, на со­вес­ти Мят­ле­ва три жен­щи­ны: на­ло­жив­шая на се­бя ру­ки Алек­сан­д­ри­на, умер­шая при ро­дах На­та­ли и не­сча­ст­ная Ла­ви­ния. Мюф­линг жа­ж­дал ка­ры. Царь не по­ка­рал. Мо­жет быть, г-н Ла­ди­ми­ров­ский от­мстит на ду­эли за по­пран­ную честь же­ны? Мюф­линг ждет. Но сла­бо­душ­ный муж опус­ка­ет пис­то­лет и ухо­дит. “Сча­ст­лив­чик” Мят­лев про­тя­ги­ва­ет ру­ки к Ла­ви­нии. Но нет, треть­ей жерт­вы не бу­дет! Гре­мит вы­стрел. Это стре­ля­ет Мюф­линг. В Мят­ле­ва. Прав­да, в спи­ну. Но он так обу­чен - лю­бым спо­со­бом пре­дот­вра­щать бе­ды го­су­дар­ст­ва. А та­кие, как Мят­лев, по его мне­нию, уг­ро­за го­су­дар­ст­ву.
Есть по­доз­ре­ние, что Фон Мюф­линг прав!..
Ре­жис­сер - в манифесте! - на­звал кня­зя Мят­ле­ва “сол­да­том люб­ви” и “фа­та­ли­стом”. И за­дал­ся целью по­ка­зать, что Мят­лев вою­ет за “все чув­ст­вен­ное и не­по­сред­ст­вен­ное”.
Сце­ни­че­ская ре­аль­ность под­твер­жда­ет: ре­жис­сер до­бил­ся це­ли.
Мят­лев - во­ис­ти­ну “сол­дат люб­ви”! Три по­ко­рен­ных серд­ца то­му по­ру­кой. С “чув­ст­вен­ным”, кста­ти, в спек­так­ле то­же все в по­ряд­ке.
Мят­лев - за­кон­чен­ный “фа­та­лист”! Фа­та­лизм, как из­вест­но, об­ре­ка­ет лю­дей на пас­сив­ность и по­кор­ность. И в этом смыс­ле ре­жис­сер аб­со­лют­но прав! Мят­лев пас­си­вен и по­ко­рен: же­нит­ся на На­та­ли ис­клю­чи­тель­но по во­ле им­пе­ра­то­ра; под­пи­сы­ва­ет все, что дик­ту­ет ему по­ли­цей­ский...
Не ос­та­лась без вни­ма­ния ре­жис­се­ра еще од­на чер­та ха­рак­те­ра кня­зя: во­ин за “все не­по­сред­ст­вен­ное”. Да, во­ин! Но... в про­шлом. Ны­не же князь - ску­чаю­щий во­ин. Об этом го­во­рит сам пер­со­наж, в этом убе­ж­да­ет иг­ра ак­те­ра: князь тос­ку­ет не­ска­зан­но. По­то­му, кста­ти, и пьет. Ино­гда князь впа­да­ет в маль­чи­ше­ст­во, гра­ни­ча­щее с ин­фан­ти­лиз­мом - осо­бен­но в сце­нах с жен­щи­на­ми. А так­же в сце­нах, где он, вдруг, на­чи­на­ет го­во­рить рит­ми­че­ской про­зой.
Ока­зав­шись в тюрь­ме, Мят­лев пы­та­ет­ся иро­ни­зи­ро­вать по поводу дей­ст­ви­тель­но­сти. На что про­ни­ца­тель­ный сы­щик от­ве­ча­ет: “Сар­казм в клет­ке не име­ет си­лы”.
Жа­ж­да со­вер­шен­ст­ва и об­нов­ле­ния, ко­ей князь был одер­жим ко­гда-то, вы­ли­лась в пьян­ст­во, жал­кое крив­ля­нье, мел­кие амур­ные ин­три­ги, в “сар­казм в клет­ке” и ужа­саю­щую ску­ку...
По глу­бо­ко­му за­ме­ча­нию М.Сал­ты­ко­ва-Щед­ри­на, “пер­вое по­след­ст­вие ум­ст­вен­ной от­ста­ло­сти - это ску­ка”.
От­ста­лость тут нуж­но по­ни­мать как де­гра­да­цию лич­но­сти.
Та­ков князь Мят­лев в спек­так­ле. Спив­ший­ся ро­ман­тик, при­но­ся­щий близ­ким од­ни стра­да­ния.
Па­ра­докс про­ис­хо­дя­ще­го, мо­жет быть, в том, что един­ст­вен­ным че­ло­ве­ком, кто за­дал­ся це­лью ос­та­но­вить раз­ру­ши­тель­ное воз­дей­ст­вие Мят­ле­ва на ок­ру­же­ние, стал Фон Мюф­линг, по­ли­цей­ский, че­ло­век из “осо­бо­го от­де­ла”.
Кста­ти, в “Та­ис” на пу­ти Алек­сан­д­ра, спи­ваю­ще­го­ся ро­ман­ти­че­ско­го ге­роя, не сто­ит ни­кто. Там толь­ко за­ро­ж­да­ет­ся “со­мне­ние”, сим­во­лом ко­то­ро­го яв­ля­ет­ся Та­ис. Со­мне­ние в ге­рой­ст­ве. Но его, это со­мне­ние уби­ва­ют.
И от­плы­ва­ют в лод­ке с Ста­ти­рой юной на бор­ту. В глу­би­ну ве­ков. Воз­мож­но, ту­да, где в дру­гой жиз­ни Алек­сандр Ма­ке­дон­ский ста­нет Сер­жем Мят­ле­вым...
“Те­атр Лу­ны” за­ни­ма­ет по­лу­под­вал. Все объ­е­мы здесь - ми­ни­маль­ные: кро­хот­ные вес­ти­бюль и ка­фе; зал вме­ща­ет мень­ше сот­ни зри­те­лей; сце­на - не­сколь­ко ша­гов вширь и столь­ко же - вглубь. К то­му же де­ко­ра­ции ро­ман­ти­че­ско­му те­ат­ру не нуж­ны. Здесь - толь­ко на­ме­ки. На кро­вать. На ки­бит­ку. На тю­рем­ную ре­шет­ку...
Но здесь, на этом пя­тач­ке, ра­зыг­ры­ва­ют­ся впол­не со­звуч­ные вре­ме­ни стра­сти. Здесь раз­вен­чи­ва­ет­ся ро­ман­тик, ге­рой вче­раш­не­го дня.
Но по­сколь­ку ху­до­же­ст­вен­ный вы­мы­сел “не есть об­ман” и не на­кла­ды­ва­ет на ав­то­ра ни­ка­ких обя­за­тельств, то ос­та­ет­ся га­дать: искреннее ли это раз­вен­ча­ние?
Или толь­ко сар­казм в клет­ке?..

Москва Ле­о­нид ГОВЗМАН