Создать свою тему оформления
0
ЗНАК БЕДЫ
Кинодраматург Валерий Залотуха, оценивая израильские фильмы, представленные на киевском кинофестивале "Молодость-89"» сказал: "Я думаю, если русские не поймут евреев, то, боюсь, они не поймут и себя". Мысль, сколь афористичная, столь и неожиданная. Поэтому журналист, беседовавший с Валерием Залотухой, попросил его "расшифровать" мысль. Валерий Залотуха согласился. И свое обещание сдержал. Перед вами его размышления на им самим предложенную тему.
Это не случайная фраза. Я задумался и понял, что эта мысль сформировалась давно.
Я приехал в Москву, как белый лист бумаги. До этого жил в маленьком шахтерском поселке, где собрались люди, согнанные из деревень, без корней. Но мои родители сохранили деревенскую нравственность. В поселке не было никаких национальных проблем. Мы этого не знали. У меня, например, была учительница английского языка, которую звали Ядвига Брониславовна Лихтерман. Ее фамилия была для меня просто странной, как и моя - Залотуха - тоже странная фамилия. Только потом, в Москве, я узнал, что она еврейка.
В Москве же я впервые услышал еврейский анекдот.
Когда в мои уши вливался яд антисемитизма, я сам за собой с интересом наблюдал. Пытался разобраться. Одному было сложно. У меня есть друг, женщина-еврейка из старой еврейской среды. Она близка мне, как человек. Мы с ней довольно откровенно разговариваем на эту тему, конечно, преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, потому что есть вещи, которые обсуждать не следует. И я говорю ей: "Знаешь, так тяжело, когда слева и справа атакуют. Я человек импульсивный, анализировать не умею, просчитывать не умею. Если, вдруг, появляется какая-то "разоблачительная" цифра, она удивляет, ей можно верить или нет. И в этой ситуации меня болтает, меня кидает из стороны в сторону". И она мне отвечает: "Знаешь, меня тоже кидает из стороны в сторону".
Однажды я сам, без всякой подсказки, вдруг понял, что национализм и, в большей степени антисемитизм, - разрушителен. Он разрушает душу. Я, вдруг, это почувствовал. Вероятно, как только я в себя впустил нечто, какую-то информацию, я, вдруг, это почувствовал, почувствовал некий процесс внутри себя, почти физически. После этого я решил: вот этого нельзя!
Предвижу возражение: не каждый способен почувствовать и, те более, сказать себе: стоп! И примеров вокруг предостаточно. Я уже не говорю про "Память", возьмем Союз писателей России... Но, думаю, не так все просто.
Я убежден, что в "Памяти" не более двадцати ублюдков, пусть пятьдесят, сто. Но не больше. Это жупел, которым пугают. Миф. С другой стороны, в нашей среде стоит сказать несколько раз слово "русский", как говорят: "Он из "Памяти"!"
Что же касается писателей - здесь не должно быть однозначности в оценке. Мой любимый писатель - Виктор Петрович Астафьев. Как только в доме кино скажешь "Астафьев", - немедленно вспоминают письмо Эйдельмана. Я один из первых людей, который узнал про это письмо. Как только я про него узнал, я закрыл свой рот на замок и никому про это не говорил. Я понял, что случилось нечто трагическое. Я и с Виктором Петровичем общался. У Эйдельмана я учился.
Я понял, что нельзя говорить про письма. И, вдруг, я увидел, что эта переписка распространяется. Я считаю, это очень опасно. Есть какой-то элемент недоразумения.
С другой стороны, я убежден, что надо искать некие точки соприкосновения. А не идти в атаку. У Крупина я чувствую такие поползновения. Распутин что-то позволяет себе. Должен быть процесс взаимопонимания. Я в меру своих сил и возможностей стараюсь об этом говорить. Я не выступаю с трибун. Но говорить об этом, хотя бы из чувства ответственности, следует.
Расскажу историю, которая меня глубоко поразила.
У меня есть друг. Очень хороший писатель, но неудачливый. У него только один сборник вышел. Труженик великий. Один из самых русских людей, кого я знаю. Живет в Москве. Перенес свой деревенский быт сюда. Нищий, как монастырская мышь. Жена - машинистка.
Двое детей. Пишет карандашом. Резинкой стирает. Пишет по ночам. Неистовый аввакумовский тип.
И вдруг, однажды, он заболел. Заболел антисемитизмом. Я не помню точно, что он прочитал. Должно быть, какую-то книгу о сионизме.
Мне позвонила его жена Таня: "Валера, помоги!.."
Если мелкий человек, то и зерно антисемитизма в нем прорастет мелкой пакостью. А этот человек - полный, мощный, сильный, яростный. И он заразился, разумеется, весь. Таня мне говорила: "Валера, помоги, потому что мне кажется, что он сошел с ума!" А он мне с жаром твердит: "Вот, видишь, что они с нами делают! Нас поработят, нас уничтожат!"
Передо мной был человек, который не знает края. Это та самая "таинственная русская душа". Если он любит, то любит. Если ненавидит, то ненавидит.
Я воспринял случившееся с печалью. С ним было невозможно общаться. Вроде надо помогать, но помочь нельзя. Лекарь - только время...
После долгого перерыва я с ним встретился. И вижу, что он другой. Успокоился. Правда, он читал Федорова. Я ему подбросил.
Спрашиваю у него: "Ну, как "еврейский вопрос"?"
Он говорит: "А нет "вопроса". Я все понял, как его надо решать. Понимаешь, у нас, русских, нет хитрости, у нас нет того, другого. У нас есть одно - сердце, которым мы можем любить… И мы должны полюбить евреев. Каждого и всех. Тогда этой проблемы не будет".
Когда он это сказал мне, я просто внутренне воспарил. Я, вдруг, понял гораздо лучше русского человека. Понял нравственный смысл права на истину. Это самое трудное.
Когда я стал ездить по стране, то увидел: армяне - это армяне, грузины - это грузины, литовцы, евреи... Одни русские - советские Они существуют, но лишены индивидуальных черт, самосознания.
Я убежден, что русские вынесли самую большую тяжесть коммунистической идеи. Они в большей степени пожертвовали собой, нежели другие народы. Пожертвовали, как нацией, во имя идеи. Это было в очень большой степени ослепление. Выкололи глаза народу. Константин Воробьев говорил: какой народ, если голову отрезали, оставил одно брюхо? Идея мессианская - вот и поверили. Уродливое дитя христианства. У Бердяева хорошо сказано об этом: есть моменты мессианства у еврейского народа и русского народа. Оба народа велики по-своему. А где есть мессия - там не может быть других мнений. То есть - догматизм! Чтобы сохранить миф - нужен догматизм.
Мне иногда кажется, что "еврейский вопрос" - это вопрос вопросов для России. До тех пор, пока мы будем искать виноватых - толку не будет...
Поэтому и отъезд евреев я воспринимаю, как нечто трагическое. Понимаю, что происходит что-то ужасное. Что это исход. Что это симптом.
Знак беды...
Леонид Говзман
(Информационный бюллетень. Апрель-май 1990 г. №№ 4-5 (40-41). М., 1990 г.)
Кинодраматург Валерий Залотуха, оценивая израильские фильмы, представленные на киевском кинофестивале "Молодость-89"» сказал: "Я думаю, если русские не поймут евреев, то, боюсь, они не поймут и себя". Мысль, сколь афористичная, столь и неожиданная. Поэтому журналист, беседовавший с Валерием Залотухой, попросил его "расшифровать" мысль. Валерий Залотуха согласился. И свое обещание сдержал. Перед вами его размышления на им самим предложенную тему.
Это не случайная фраза. Я задумался и понял, что эта мысль сформировалась давно.
Я приехал в Москву, как белый лист бумаги. До этого жил в маленьком шахтерском поселке, где собрались люди, согнанные из деревень, без корней. Но мои родители сохранили деревенскую нравственность. В поселке не было никаких национальных проблем. Мы этого не знали. У меня, например, была учительница английского языка, которую звали Ядвига Брониславовна Лихтерман. Ее фамилия была для меня просто странной, как и моя - Залотуха - тоже странная фамилия. Только потом, в Москве, я узнал, что она еврейка.
В Москве же я впервые услышал еврейский анекдот.
Когда в мои уши вливался яд антисемитизма, я сам за собой с интересом наблюдал. Пытался разобраться. Одному было сложно. У меня есть друг, женщина-еврейка из старой еврейской среды. Она близка мне, как человек. Мы с ней довольно откровенно разговариваем на эту тему, конечно, преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, потому что есть вещи, которые обсуждать не следует. И я говорю ей: "Знаешь, так тяжело, когда слева и справа атакуют. Я человек импульсивный, анализировать не умею, просчитывать не умею. Если, вдруг, появляется какая-то "разоблачительная" цифра, она удивляет, ей можно верить или нет. И в этой ситуации меня болтает, меня кидает из стороны в сторону". И она мне отвечает: "Знаешь, меня тоже кидает из стороны в сторону".
Однажды я сам, без всякой подсказки, вдруг понял, что национализм и, в большей степени антисемитизм, - разрушителен. Он разрушает душу. Я, вдруг, это почувствовал. Вероятно, как только я в себя впустил нечто, какую-то информацию, я, вдруг, это почувствовал, почувствовал некий процесс внутри себя, почти физически. После этого я решил: вот этого нельзя!
Предвижу возражение: не каждый способен почувствовать и, те более, сказать себе: стоп! И примеров вокруг предостаточно. Я уже не говорю про "Память", возьмем Союз писателей России... Но, думаю, не так все просто.
Я убежден, что в "Памяти" не более двадцати ублюдков, пусть пятьдесят, сто. Но не больше. Это жупел, которым пугают. Миф. С другой стороны, в нашей среде стоит сказать несколько раз слово "русский", как говорят: "Он из "Памяти"!"
Что же касается писателей - здесь не должно быть однозначности в оценке. Мой любимый писатель - Виктор Петрович Астафьев. Как только в доме кино скажешь "Астафьев", - немедленно вспоминают письмо Эйдельмана. Я один из первых людей, который узнал про это письмо. Как только я про него узнал, я закрыл свой рот на замок и никому про это не говорил. Я понял, что случилось нечто трагическое. Я и с Виктором Петровичем общался. У Эйдельмана я учился.
Я понял, что нельзя говорить про письма. И, вдруг, я увидел, что эта переписка распространяется. Я считаю, это очень опасно. Есть какой-то элемент недоразумения.
С другой стороны, я убежден, что надо искать некие точки соприкосновения. А не идти в атаку. У Крупина я чувствую такие поползновения. Распутин что-то позволяет себе. Должен быть процесс взаимопонимания. Я в меру своих сил и возможностей стараюсь об этом говорить. Я не выступаю с трибун. Но говорить об этом, хотя бы из чувства ответственности, следует.
Расскажу историю, которая меня глубоко поразила.
У меня есть друг. Очень хороший писатель, но неудачливый. У него только один сборник вышел. Труженик великий. Один из самых русских людей, кого я знаю. Живет в Москве. Перенес свой деревенский быт сюда. Нищий, как монастырская мышь. Жена - машинистка.
Двое детей. Пишет карандашом. Резинкой стирает. Пишет по ночам. Неистовый аввакумовский тип.
И вдруг, однажды, он заболел. Заболел антисемитизмом. Я не помню точно, что он прочитал. Должно быть, какую-то книгу о сионизме.
Мне позвонила его жена Таня: "Валера, помоги!.."
Если мелкий человек, то и зерно антисемитизма в нем прорастет мелкой пакостью. А этот человек - полный, мощный, сильный, яростный. И он заразился, разумеется, весь. Таня мне говорила: "Валера, помоги, потому что мне кажется, что он сошел с ума!" А он мне с жаром твердит: "Вот, видишь, что они с нами делают! Нас поработят, нас уничтожат!"
Передо мной был человек, который не знает края. Это та самая "таинственная русская душа". Если он любит, то любит. Если ненавидит, то ненавидит.
Я воспринял случившееся с печалью. С ним было невозможно общаться. Вроде надо помогать, но помочь нельзя. Лекарь - только время...
После долгого перерыва я с ним встретился. И вижу, что он другой. Успокоился. Правда, он читал Федорова. Я ему подбросил.
Спрашиваю у него: "Ну, как "еврейский вопрос"?"
Он говорит: "А нет "вопроса". Я все понял, как его надо решать. Понимаешь, у нас, русских, нет хитрости, у нас нет того, другого. У нас есть одно - сердце, которым мы можем любить… И мы должны полюбить евреев. Каждого и всех. Тогда этой проблемы не будет".
Когда он это сказал мне, я просто внутренне воспарил. Я, вдруг, понял гораздо лучше русского человека. Понял нравственный смысл права на истину. Это самое трудное.
Когда я стал ездить по стране, то увидел: армяне - это армяне, грузины - это грузины, литовцы, евреи... Одни русские - советские Они существуют, но лишены индивидуальных черт, самосознания.
Я убежден, что русские вынесли самую большую тяжесть коммунистической идеи. Они в большей степени пожертвовали собой, нежели другие народы. Пожертвовали, как нацией, во имя идеи. Это было в очень большой степени ослепление. Выкололи глаза народу. Константин Воробьев говорил: какой народ, если голову отрезали, оставил одно брюхо? Идея мессианская - вот и поверили. Уродливое дитя христианства. У Бердяева хорошо сказано об этом: есть моменты мессианства у еврейского народа и русского народа. Оба народа велики по-своему. А где есть мессия - там не может быть других мнений. То есть - догматизм! Чтобы сохранить миф - нужен догматизм.
Мне иногда кажется, что "еврейский вопрос" - это вопрос вопросов для России. До тех пор, пока мы будем искать виноватых - толку не будет...
Поэтому и отъезд евреев я воспринимаю, как нечто трагическое. Понимаю, что происходит что-то ужасное. Что это исход. Что это симптом.
Знак беды...
Леонид Говзман
(Информационный бюллетень. Апрель-май 1990 г. №№ 4-5 (40-41). М., 1990 г.)
