Создать свою тему оформления
0
Ефрейтор против генерала
Семен Аронович Клейман, начальник бюро инструментального хозяйства завода «Карпатагромаш» выступления Григории Кановича не слышал и не читал. Он занимался своими привычными делами на работе и дома.
19 октября 1989 г. в конце трудового дня Семен Аронович Клейман вошел в красный уголок предприятия, где, согласно вывешенного двумя неделями раньше объявления, должна была состояться встреча трудового коллектива «Карпатагромаша» с начальником областного управления КГБ и с руководителем областного управления МВД.
Встреча уже началась. Выступал начальник управления КГБ Левенко Иван Ефимович.
Семен Аронович Клейман вошел в зал.
То, что произошло затем, полагаю, лучше всего изложить, пользуясь рассказом самого Семена Ароновича Клеймана, сохраняя при этом речевые особенности его рассказа. Ибо, как мне видится, редакторское вмешательство исказит не сам факт, но эмоциональную атмосферу события.
Итак, Семен Аронович Клейман вошел в зал, где уже началась встреча с руководителями КГБ и МВД области, и где уже руководитель КГБ начал свое общение с народом.
«Я немного опоздал, и когда вошел в зал, то увидел одно единственное место с краю. Сел. И оказалось, что там уже сидят два еврея: Александр Рысин и Леонид Мирецкий. Они в одном отдел работают: один замначальника производства, а второй – диспетчер, вот вместе и сели. Я стал третьим. Такое совпадение.
Начали вопросы задавать Левенко. Вопросы были заготовлены заранее, и ему эти вопросы подавали в напечатанном виде. И он отвечал.
Понятно, все хотели, чтоб он отвечал по-человечески. Но он людей перед собой не видел. Говорил равнодушно, казенно. Вроде как перед ним солдаты. Даже с солдатами сейчас так не говорят.
Это возмущало людей. Посыпались незаписные вопросы. Ребята спрашивали о национальной символике, о том, как он относится к РУХу. Он уходил от ответов. В общем, атмосфера была тягостная.
Среди вопросов появился такой: сколько работает в КГБ области людей? Он ответил: засекречено. Спросили: кого берут на работу в КГБ? Он ответил: это люди с холодной головой; горячим сердцем и чистыми руками.
Следующий вопрос был такой: люди каких национальностей работают в комитете госбезопасности? Он сказал: украинцы и русские.
Тогда спросили: работают ли в КГБ поляки, немцы и евреи?
Он оказал: «Поляки и немцы – зачем они нам нужны? Может еще американцев пригласить? Секретная служба»...
Потом паузу сделал и сказал: «Ну, а насчет этих, евреев, так вы знаете, сколько их есть в нашей области?»
Понимаете, слова «этих» и «их» меня как-то насторожили. Акцент пренебрежительный. Думаю: неужели и ты такой подлец, что можешь обхаять? Уже как бы на старте стоял, чувствовал, что он сейчас может что-то ляпнуть...
А он опять паузу выдержал и говорит: «Три тысячи! Нужны ли они нам в органах?.. Разве только для того, чтоб кому-то угождать!..»
Я сразу же сорвался: «Извините, – говорю, – я не понял вашего ответа. Разве еврейская нация для того создана, чтобы угождать кому-то? Разве те евреи, которые во время войны под пули шли, разве они шли кому-то в угоду? У меня отец погиб в сорок первом году, и я рос сиротой. Так что? Он шел в бой, чтоб угождать?!»
А тут и ребята рядом: Рысин и Мирецкий. Рысин говорит: «У меня отец за Сталинград воевал, имеет 15 наград».
Я генералу: «А вот его отец имеет 15 наград за войну. Он что, шел под пули угождать?»
А тут и Леня: «Мой отец Ивано-Франковск освобождал».
Я генералу: «Его отец тоже?»
Генерал: «Вы меня простите, я не то сказал».
Я: «Прощать? Вы обдумали свой ответ. Вы готовились! Простительно было, если бы пришел какой-то малообразованный человек, и такое сказал – я бы на него внимания не обратил. Но вы же начальник КГБ! Как же вы могли такое сказать? Вы сказали то, что думали! Я раньше еще сомневался, а теперь не сомневаюсь: вы строите такую национальную политику!»
Потом я пошел, взял партийный билет. И вернулся. Понимаете, он же говорил, что его прислал сюда ЦК КПСС. В горячах думаю: раз ты ЦК, а я рядовой член партии – как же я могу в одной партии с тобой быть? Выложу билет!.. Потом думаю: почему я должен выложить билет? Он мне его не давал. Я 25 лет в партии. Взял билет и сел на место.
Когда он «закруглялся», я сказал: «У меня есть заявление!»
Председательствующий у нас из комитета «Гласность». Мне дали слово.
Вынул партбилет: «Смотрите, – говорю, – я 25 лет в партии. Я не знал, что кому-то этим угождаю. Я на заводе 28 лет работаю. Пусть кто-нибудь скажет обо мне хоть одно поганое слово. А вы всю нацию мараете. Если раньше я считал изменниками родины тех, кто покинули Союз, где их родина, где они выросли, где родители их погибли, то теперь я не знаю, кем считать этих людей? Они, видимо, раньше меня пробудились, поняли?!
Как можно так презирать нацию?»
Поднялся директор. Говорит: «Семен Аронович, успокойтесь, может товарищ, действительно, не так высказался? Я вас прошу...»
Я говорю: «Нет, Илья Васильевич! Вы меня не успокаивайте. Я когда-то в нашей советской газете вычитал, что один американский прогрессивный деятель решил проверить, так ли уж неграм живется плохо в Америке? И он загримировался под негра, решил год так проходить. Но через полгода отказался от затеи. Дал интервью, что он постарел на 10 лет. Так вот, Илья Васильевич, вы не были в этой шкуре, поэтому не надо меня успокаивать!
Я хочу сказать, что после этого выступления напишу заявление в Центральный Комитет партии. Пускай обсудят и подумают, кто разжигает национальную рознь! Не РУХ, а такие как он!»
В зале - мертвая тишина!
Он, видимо, думал, что вызовет хохоток, как в КГБ, где он большой начальник, может сказать какую-то ересь и все захлопают ему. Тут ему это не прошло. Никому смеяться не хотелось.
Потом, когда он кончил выступать, председатель сделал жест, чтоб поблагодарили. Справа или слева раздался хлопок.
Я говорю: «Кому вы хлопаете, товарищи?! Кому и за что?!»
И больше ни одного хлопка в зале не было!
И он сел.
Потом выступал начальник милиции. А этот сидел, и не слушал, что тот говорит. Он вытирался, он себе места не мог найти...
После встречи подходили ко мне многие: украинцы, русские, от подсобного рабочего до руководителя отдела. Все говорили одно и то же: «Правильно, молодец! Если бы каждый мог так отстоять свою нацию, то каждую нацию бы уважали. Молодец! Ты сказал то, что надо!»
Вроде, как вырос в их глазах...»
Да, Семен Аронович Клейман «вырос» в глазах окружающих его украинцев, русских, людей других национальностей, если на заводе таковые имеются. «Вырос», потому что исполнил завет праотца Авраама: «Иди и не бойся!»
И он, еврей Семен Аронович Клейман, ефрейтор запаса, не убоялся генерала. И, заметим, не простого генерала, а генерала КГБ.
Это поступок!
Поступок и, одновременно, пример всем, кто еще не слышит этих слов:
«Иди и не бойся!»
Леонид Говзман
г. Ивано-Франковск
(Информационный бюллетень № 11, 1989 г.)
425]Я говорю своему прекрасному, своему проклятому, своему бессмертному народу: «Иди и не бойся!»
3]/Из речи еврейского писатели Григория Кановича на учредительном собрании общества евреев Литвы 5.3.1989г./
Семен Аронович Клейман, начальник бюро инструментального хозяйства завода «Карпатагромаш» выступления Григории Кановича не слышал и не читал. Он занимался своими привычными делами на работе и дома.
19 октября 1989 г. в конце трудового дня Семен Аронович Клейман вошел в красный уголок предприятия, где, согласно вывешенного двумя неделями раньше объявления, должна была состояться встреча трудового коллектива «Карпатагромаша» с начальником областного управления КГБ и с руководителем областного управления МВД.
Встреча уже началась. Выступал начальник управления КГБ Левенко Иван Ефимович.
Семен Аронович Клейман вошел в зал.
То, что произошло затем, полагаю, лучше всего изложить, пользуясь рассказом самого Семена Ароновича Клеймана, сохраняя при этом речевые особенности его рассказа. Ибо, как мне видится, редакторское вмешательство исказит не сам факт, но эмоциональную атмосферу события.
Итак, Семен Аронович Клейман вошел в зал, где уже началась встреча с руководителями КГБ и МВД области, и где уже руководитель КГБ начал свое общение с народом.
«Я немного опоздал, и когда вошел в зал, то увидел одно единственное место с краю. Сел. И оказалось, что там уже сидят два еврея: Александр Рысин и Леонид Мирецкий. Они в одном отдел работают: один замначальника производства, а второй – диспетчер, вот вместе и сели. Я стал третьим. Такое совпадение.
Начали вопросы задавать Левенко. Вопросы были заготовлены заранее, и ему эти вопросы подавали в напечатанном виде. И он отвечал.
Понятно, все хотели, чтоб он отвечал по-человечески. Но он людей перед собой не видел. Говорил равнодушно, казенно. Вроде как перед ним солдаты. Даже с солдатами сейчас так не говорят.
Это возмущало людей. Посыпались незаписные вопросы. Ребята спрашивали о национальной символике, о том, как он относится к РУХу. Он уходил от ответов. В общем, атмосфера была тягостная.
Среди вопросов появился такой: сколько работает в КГБ области людей? Он ответил: засекречено. Спросили: кого берут на работу в КГБ? Он ответил: это люди с холодной головой; горячим сердцем и чистыми руками.
Следующий вопрос был такой: люди каких национальностей работают в комитете госбезопасности? Он сказал: украинцы и русские.
Тогда спросили: работают ли в КГБ поляки, немцы и евреи?
Он оказал: «Поляки и немцы – зачем они нам нужны? Может еще американцев пригласить? Секретная служба»...
Потом паузу сделал и сказал: «Ну, а насчет этих, евреев, так вы знаете, сколько их есть в нашей области?»
Понимаете, слова «этих» и «их» меня как-то насторожили. Акцент пренебрежительный. Думаю: неужели и ты такой подлец, что можешь обхаять? Уже как бы на старте стоял, чувствовал, что он сейчас может что-то ляпнуть...
А он опять паузу выдержал и говорит: «Три тысячи! Нужны ли они нам в органах?.. Разве только для того, чтоб кому-то угождать!..»
Я сразу же сорвался: «Извините, – говорю, – я не понял вашего ответа. Разве еврейская нация для того создана, чтобы угождать кому-то? Разве те евреи, которые во время войны под пули шли, разве они шли кому-то в угоду? У меня отец погиб в сорок первом году, и я рос сиротой. Так что? Он шел в бой, чтоб угождать?!»
А тут и ребята рядом: Рысин и Мирецкий. Рысин говорит: «У меня отец за Сталинград воевал, имеет 15 наград».
Я генералу: «А вот его отец имеет 15 наград за войну. Он что, шел под пули угождать?»
А тут и Леня: «Мой отец Ивано-Франковск освобождал».
Я генералу: «Его отец тоже?»
Генерал: «Вы меня простите, я не то сказал».
Я: «Прощать? Вы обдумали свой ответ. Вы готовились! Простительно было, если бы пришел какой-то малообразованный человек, и такое сказал – я бы на него внимания не обратил. Но вы же начальник КГБ! Как же вы могли такое сказать? Вы сказали то, что думали! Я раньше еще сомневался, а теперь не сомневаюсь: вы строите такую национальную политику!»
Потом я пошел, взял партийный билет. И вернулся. Понимаете, он же говорил, что его прислал сюда ЦК КПСС. В горячах думаю: раз ты ЦК, а я рядовой член партии – как же я могу в одной партии с тобой быть? Выложу билет!.. Потом думаю: почему я должен выложить билет? Он мне его не давал. Я 25 лет в партии. Взял билет и сел на место.
Когда он «закруглялся», я сказал: «У меня есть заявление!»
Председательствующий у нас из комитета «Гласность». Мне дали слово.
Вынул партбилет: «Смотрите, – говорю, – я 25 лет в партии. Я не знал, что кому-то этим угождаю. Я на заводе 28 лет работаю. Пусть кто-нибудь скажет обо мне хоть одно поганое слово. А вы всю нацию мараете. Если раньше я считал изменниками родины тех, кто покинули Союз, где их родина, где они выросли, где родители их погибли, то теперь я не знаю, кем считать этих людей? Они, видимо, раньше меня пробудились, поняли?!
Как можно так презирать нацию?»
Поднялся директор. Говорит: «Семен Аронович, успокойтесь, может товарищ, действительно, не так высказался? Я вас прошу...»
Я говорю: «Нет, Илья Васильевич! Вы меня не успокаивайте. Я когда-то в нашей советской газете вычитал, что один американский прогрессивный деятель решил проверить, так ли уж неграм живется плохо в Америке? И он загримировался под негра, решил год так проходить. Но через полгода отказался от затеи. Дал интервью, что он постарел на 10 лет. Так вот, Илья Васильевич, вы не были в этой шкуре, поэтому не надо меня успокаивать!
Я хочу сказать, что после этого выступления напишу заявление в Центральный Комитет партии. Пускай обсудят и подумают, кто разжигает национальную рознь! Не РУХ, а такие как он!»
В зале - мертвая тишина!
Он, видимо, думал, что вызовет хохоток, как в КГБ, где он большой начальник, может сказать какую-то ересь и все захлопают ему. Тут ему это не прошло. Никому смеяться не хотелось.
Потом, когда он кончил выступать, председатель сделал жест, чтоб поблагодарили. Справа или слева раздался хлопок.
Я говорю: «Кому вы хлопаете, товарищи?! Кому и за что?!»
И больше ни одного хлопка в зале не было!
И он сел.
Потом выступал начальник милиции. А этот сидел, и не слушал, что тот говорит. Он вытирался, он себе места не мог найти...
После встречи подходили ко мне многие: украинцы, русские, от подсобного рабочего до руководителя отдела. Все говорили одно и то же: «Правильно, молодец! Если бы каждый мог так отстоять свою нацию, то каждую нацию бы уважали. Молодец! Ты сказал то, что надо!»
Вроде, как вырос в их глазах...»
Да, Семен Аронович Клейман «вырос» в глазах окружающих его украинцев, русских, людей других национальностей, если на заводе таковые имеются. «Вырос», потому что исполнил завет праотца Авраама: «Иди и не бойся!»
И он, еврей Семен Аронович Клейман, ефрейтор запаса, не убоялся генерала. И, заметим, не простого генерала, а генерала КГБ.
Это поступок!
Поступок и, одновременно, пример всем, кто еще не слышит этих слов:
«Иди и не бойся!»
Леонид Говзман
г. Ивано-Франковск
(Информационный бюллетень № 11, 1989 г.)
