Портрет времени

И КРАСИВЫХ ЛЕГЕНД ЧЕРЕДА

Председатель говорил о колхозных делах и в бумажку загля­дывал только затем, чтобы цифру назвать. Пастухи почтительно слушали. А когда он кончил и замол­чал в ожидании вопросов, встал старый эвен и ска­зал: «Скажи, председа­тель, а надои какие в на­шем колхозе?» «Са­мые высокие в районе, — ответил Леонид Акимо­вич Глушенко. — И по сравнению с прошлым го­дом на три килограмма больше»...
Пастухи одобрительно загомонили и еще поинте­ресовались, кто сейчас там, на ферме, главный.
И был непонятен мне, постороннему человеку, их неожиданный интерес к делам на колхозной мо­лочной ферме, они-то оле­неводы, да если учесть расстояние от Арки до Черпулая, где сейчас от­читывался председатель, то, казалось бы, какое им, пастухам, дело до фермы с ее надоями и крохотным кол­лективом? Впро­чем, одно объяс­нение существо­вало заведомо: колхоз XX партсъезда располо­жен далеко от больших городов, и малых тоже. Люди здесь живут дружно — единая семья, потому и заботы общие, колхозные, каж­дый воспринимает как свои личные. Но это объ­яснение какое-то «типо­вое» — его и к другому коллективу применить можно.
И только спустя время я понял, что в интересе этом неожиданном было еще и другое.
Там, в Арке, расположе­на школа-интернат, где учатся и живут дети па­стухов. Интернат этот — гордость колхоза: про­сторный, светлый, удоб­ный. И когда шли мимо него с заведующей фермой Лидой Алексеевой, она кивнула на выделявшийся среди остальных дом, воз­ле которого возились в снегу детские фигурки: «Вот интернат наш, его в первую очередь и обеспе­чиваем молоком, смета­ной, творогом, простоква­шей. Остальное — в дет­сад, больницу, магазин».
— Всем хватает?
— Вроде всем. Хотя ферма и маленькая. Ой, да вы, наверное, сейчас смеяться будете, когда увидите.
Теперь совсем было яс­но, почему пастухи так интересовались делами на «совсем маленькой» ферме колхоза, куда мы шли сейчас с молодой заведу­ющей Лидией Алексеевой.
Был четвертый час по­полудни. Закатное солн­це окрасило вершины, и они сверкали ошеломляю­ще ярко, и торжественная красота была в этом сия­нии такая, какая бывает в звуках гимна.
- Красота какая у вас!
Лида остановилась, по­смотрела за лес, на горы. И улыбнулась:
- Ох, и ведь красиво, действитель­но! Уже привыкаешь — не замечаешь.
Дорога шла берегом.
Река парила. Узкая, по берегам охваченная льдом, делала она в этом месте плавный изгиб, че­рез сотни метров еще один и скрывалась в лесу.
- Са­мое красивое место, — сказала Лида. — Здесь рыба нерестится. И сейчас еще...
— А что рыбаков не видно? — вырвался явно непродуманный воп­рос.
Лида даже шаг за­держала, махнула вареж­кой:
- Ой, что вы, грех ка­кой! Нельзя. Да и оштра­фуют сразу...
Вокруг стояла тишина, лишь снег скрипел под но­гами. И росло приятное чувство, когда толком не знаешь, куда тебя ведут, когда вокруг все непри­вычно другое: и тропин­ка вдоль реки, и дорога, и мальчишки на санях, и очень маленькая рубленая ферма, такая ладная и крепкая с виду, и телята под стать ферме: коре­настые и ладные, только уж мохнатые очень, — все это усиливало ощуще­ние, что ты находишься где-то очень далеко от привычных предметов и представлений.
И уж совсем поразили коровы. Кто бы мог подумать, что они бывают та­кими огромными! Особен­но вот эти: «Субботка» и «Слива». Гиганты!
И это север...
Лида рассмеялась:
— Вот такие у нас коровы. Мне самой сначала непривычно было, никогда таких не видела. Почему огромные? Да я сама не знаю. Глав­ное, что молока много у них, да качества очень хорошего. А большие, на­верно, оттого что корма у них здесь вдосталь, да жизнь спокойная. Отчего не расти?.. Вы здесь по­смотрите, а я скотнику побегу помочь телят за­гнать, он у нас еще молодой, сам не справится...
И она убежала. А я устроился в чи­стенькой комнатке доярок. От недавно вытопленной печи шло тепло. На пол­ках расставлены мытые бидоны, плакаты на сте­нах, стол, телефон, спра­вочник... Это Лидии спра­вочник. Потому что заве­дующая она молодая. Да и это молочно-товарное хозяйство для нее тоже занятие новое. По специ­альности она зоотехник. Работала больше с оленя­ми. Закончила в 1974 году Магаданский сельскохо­зяйственный техникум, потрудилась полгода в Эльгене, и потянуло ее до­мой. Пошла она работать в стадо зооведом. Хруп­кая, маленькая Лида вы­зывала у мужчин-пасту­хов уважение, и ни один из них, даже самые опыт­ные и зоркие не угляде­ли, как тяжело ей на мо­розах, в походной жизни. Она старалась не пода­вать вида. И это получа­лось. Хотя, в общем-то, она была привычна к по­ходной жизни: отец — пастух, родилась в тайге, там и детство прошло. Но то было беззаботное детст­во, а здесь сколько на ней ответственности...
Весной 1978 года ее вы­звал председатель. И объ­явил: «Ты специалист по животным, тебе и выру­чать хозяйство. Принимай ферму!»
Первые недели слились в один долгий и яркий день. Долгий — потому что с утра до позднего вечера проводила на фер­ме, все шагами своими вымерила, да через руки пропустила. А яркий — потому что май плыл над Аркой. Держался густой запах цветущей черемухи: весь край поселка над речкой — словно пена бе­лая. В эту пору сумерки наползают долго, только к полуночи тьма густеет, и все белеет черемуха в неясной вечерней мгле, и запах кружит голову...
- По этой дорожке если идти до самого слияния Охоты и Агадькан — все черемуха.
— Агадькан — красивое имя.
— Знаете, как по-русски бу­дет? Сирота.
— Значит, эту красавицу Сиротой зо­вут. Легенда, наверное, есть какая-нибудь?
- Не знаю, может, и есть. Вот Охота раньше называ­лась Лама. А что это та­кое — тоже не знаю. А у стариков спросить все недосуг... Мы, молодые, мало знаем. Всему можем научиться: школа есть, техникумы, институты, А что старики знают – об этом забыли. Здесь красивых легенд и названий столько, сколько мест. Эвены — охотники и па­стухи — раньше каждому урочищу, каждому распадку название давали. И названия все такие удиви­тельные. Вот речка Сиро­та. Почему?..
Лида, загнав телят, вернулась и, устроившись у телефона в ожидания звонка, рассказывала об Арке, о ферме, о белых ночах в конце мая...
Наконец, дали Охотск. Здесь, на ферме, заболела корова, и Лида про­сила помощи, а если точнее: консультации. Связь была «радио», и, видимо, неважная. Лида кричала в трубку, и ее голос отда­вался в густых бидонах. Это было похоже на то, когда бьют по клавишам рояля и долго не отпуска­ют — звук плывет, мед­ленно угасая. Бидоны звучали на разные голоса. Каждый бидон — клави­ша...
- Так я и думала, — сказала Лида, положив трубку. — Объелась моя корова. Только и всего.
И потом, словно не было этой двадцатиминутной паузы на телефонный раз­говор, продолжала:
- А лучше всего здесь летом: красотища и благодать. Черная смородина, жимо­лость, голубика, рябина, морошка...
— Грибы?
- Об этом я уж и не говорю... Вот о чем напи­сать. А обо мне не надо, я тут совсем мало рабо­таю. Женщины наши — другое дело. Вот Таня Ведминская, самая моло­дая доярка, а работает здесь больше остальных. Лидия Егоровна Дивина — о ней писать надо. Или подменные наши доярки: Анастасия Слепцова и Магрена Тирская...
И о скотниках она ска­зала. Вот, собственно, и весь коллектив.
Маленькая ферма, маленький коллек­тив. Работа ладится. А что надои выросли за вре­мя, что она в началь­никах ходит, так то разве просто объяснишь. Лида смущенно краснеет:
- Не, моя это заслуга. Не знаю, как хотите, а только не моя... Я ведь, если откро­венно, без особого желания сюда пошла. Глушенко сказал «надо» — вот и согласилась. Олени мне больше по душе. А здесь коровы. Тоже животное красивое... Привыкла бы­стро. И дорогу на ферму люблю. Самая красивая дорога здесь...
Вышли на улицу. Сумерки уже были густы­ми. И мороз покрепче. Но над Аркой почти не быва­ет ветра, и нездешнему че­ловеку трудно определить, какой мороз. Спросил у Лиды.
Она сняла варежку, махнула рукой.
- Тридцать пять.
— А что, рука чувствует лучше?
— Ну да, нос-то привык...
Теперь над Аркой весен­нее солнце. Май. Месяц цветения черемухи. Если пойти тропинкой по бере­гу мимо фермы все дальше в лес, туда, где слива­ется Охота и Агадькан, то над головой будет плыть белая пена черемухового цвета, а запах за­ставит забыть все зем­ное...
Л.ГОВЗМАН, наш спец. корр.
Арка – Хабаровск
(«МД», 1 мая 1980 г.)