Портрет времени

В списках не значится

Позвонили в редакцию и сообщили об этих ребя­тах. Затем много разных людей, живущих в девяти­этажных домах по улице Путевой, рассказывали все, что они знали о двух мальчиках: Андрее Дорогутине и Сереже Дончуке. И каждый из этих людей, говоря о них, произносил слова «бездомные», и пусть звучит это для на­шего уха резковато, но что еще могли сказать эти люди, встречавшие двух маленьких детей в подъездах и на лестнич­ных клетках?
Но дом у них все-таки был. У каждого свой...
Андрей Алексеевич Дорогутин, качнувшись, сде­лал жест войти. В ма­ленькой прихожей стоял Андрейка — на нем гряз­ный свитерок, на стри­женую голову по самые уши надвинута солдат­ская пилотка. В круглых глазенках — любопытст­во.
Дав гостю стул, Андрей Алексеевич прочно сел у стола, налил в стакан светлого вина и, стараясь твердо выговаривать, ска­зал:
«Подожди, я всегда на ночь пью». Проделав при­вычную процедуру, он ук­репился на стуле и в ожи­дании замер.
Потом он говорил о своей поломанной жизни. Отпивал из стакана. Тре­бовал у Андрейки папи­рос. Тот послушно пода­вал. О жене сказал, что скоро должна прийти с работы.
Андрейка пристроился рядом с моим стулом. Глаза его ждали, и я спросил:
«А ты, герой в пилотке, почему в школу не ходить?»
— «Мамка не пускает»
Он протянул бумажку, на которой было крупно выведено «папа». «А еще буквы знаешь?»
— «Нет. Вот ты меня не научишь писать! Только водку пить при­вык!..»
Последние слова он обратил Дорогутину-старшему. Тот с трудом ответил: «Дело не в этом... Он человеком будет». И вяло махнул рукой.
Дорогутина явно тянуло ко сну, но в бутылке еще оставалось, к он дер­жался.
А мальчик говорил о том, что солнце уже спит, и что месяц — это кусочек солнца...
Отец сидел безучастный, пустой, без мыслей.
И тогда появилась мать.
Узнав, кто гость и откуда, она впала в истери­ку: «Из газеты пришли! Ха-ха-ха! Какая школа? Не пущу! Вы на него по­смотрите: он сам обуться не может. Бестолочь!» И ткнула сына в темя. Он сжался...
Он не любит говорить о своей жизни дома: о бес­конечном пьянстве матери и вернувшегося недавно отца, которого он по су­ти только узнал, о побоях под пьяную руку, о том, как с Серегой не могут попасть в дом — пьяные отец н мать уже не реа­гируют на стук в дверь и окно... И еще о многих очень грустных вещах он не любит говорить.
Он любит рассказывать другое: о своих голубях, которых он каждый день кормит и которые садятся ему на плечи и голову. Особенно много он говорит о самом большом своем друге — слоне. Этот слон приезжал со зверинцем. И Андрейка пропа­дал там все дни. Однажды слон осторожно обнял его хоботом и посадил к себе на спину. И мальчишки вокруг завидовали.
Мать Андрея давно уже нигде не работает. Когда- то работала в гастрономе № 7, теперь нет, — сказали там. — Болтается около и только.
На комиссию она его готовила, как могла: умыла, почистила пальтишко, надела ему новые штаны. Валенки были теплее, но не по размеру большие, не­уклюжие, ходить в них тяжело, и он быстро устает.
Когда она сказала, что ей тридцать, все присутствующие женщины задер­жали дыхание — так она их ошеломила. Потому что вид ее говорил о другом...
Она беззастенчиво врала о себе и о сыне, и о том, что ей он нужен. Она говорила эти слова, и было как-то не по себе: происходящее казалось нелепым фарсом, когда выпустили бездарную акт­рису и попросили ее ска­зать что-нибудь о материнской любви. И вот она говорит — без чувств, без эмоций и ждет, когда же занавес. И ты ждешь то­же конца этому, потому что рядом с ней ребенок, в глазах которого испуг и неизвестность.
Скорей бы занавес...
До суда Андрейку решили поместить в дет­ский приемник. В машине он сначала плакал, потом успокоился, заговорил о голубях. И о Сереге, кото­рого тоже нужно в при­емник...
Андрей и Серега — двоюродные братья, потому что их матери, Лариса Дорогутина и Татьяна Докчук — родные сестры.
Сергей на два года старше. Из дома его гонят побои пьяного отца (точнее
- отчима), равнодушие столь же нетрезвой матери. Он не ходит в школу, сбегает к брату, и уже вдвоем они ищут хоть какого-нибудь тепла и участия. Чужого, но оно отогревает их, и они оживают. Андрейка тогда говорит о своих голубях и о слоне. А Серега слуша­ет. У него ведь тоже го­луби вместо игрушек.
...В Индустриальном райкоме комсомола всеми делами ОКОД занима­ется инструктор Валерий Голованов. У него-то я и спроси и, как прошла бо­лее чем полугодовая опе­рация «Забота-79». «Не­плохо прошла», — сказал он и раскрыл папку. Пе­редо мной лег первый доказующий документ, ко­торый так и озаглавлен: «Сведения об участии в операции «Забота-79» в Индустриальном районе». Цифр там очень много, выбрать есть из чего. И мы выбрали: в качество шефов в индивидуальной работе с подростками участвовало (на октябрь как раз тот месяц, когда Андрея и Серегу хо­лод загнал в подъезды домов) 256 комсомольцев! А количество подростков, которых комсомольцы ин­дивидуально воспитыва­ют, — 334. Дальше шли доставленные, поставленные на учет и т. п.
Голованов, оправившись от начального замешательства, обрел уверенность и стройность речи. Он до­шел до примеров. Он стал говорить о том, что в день рейдовой проверки такой-то поднад­зорный отсутствовал, а такая-то — присутствова­ла и даже читала библи­отечную (!) книгу...
— Кто работает в райо­не института культуры?
- Один из лучших наших отрядов — сводный ОКОД.
И Голованов заговорил о «лучшем». Но на вопрос о том, сколько «труд­ных» подростков выявил этот «лучший», не отве­тил. Фамилий не было. Сложный ли это район — Голованов не знал. Еще через вопрос беседа зашла в тупик. Инструктор по­нял, что его плохо скры­ваемые подозрения насчет прихода корреспондента не случайны... И чтоб не томить Голованова, я рас­сказал ему о двух маль­чишках с улицы Путевой.
Инструктор выразил чрезвычайное омрачение этим повествованием и решительную заинтересованность судьбой мальчишек. Он твердо заверил, что придет на комиссию по делам несовершеннолетних, где должны будут разбираться в судьбе Анд­рея Дорогутина.
- Да, — сказал инструктор, — много мы еще недорабатываем.
На заседание комиссии из Индустриального рай­кома ВЛКСМ никто не пришел.
Там продолжали «недо­рабатывать». Как видно, по инерции...
Дело-то все в том, что не вдруг объявились эти мальчишки. Например, семья Дорогутиных давно стоит на учете как семья, где воспитанием сына не занимаются. Так что знать — энали о неблаго­получии. А вот насколько неблагополучно — представления не имели.
Сейчас у Андрейки есть все, что должен иметь ре­бенок. Государство взяло на себя заботу о нем. Но «дело», как говорят юри­сты, еще не закрыто...
С Сергеем — хуже.
Передо мной копии «деловых» бумаг. Вот одна, от 20.08.78 года. Из нее уз­наем, что решением това­рищеского суда магазина № 7 «Гастроном» дело о лишении Яншиной Т. С. (она же Дончук) материн­ских прав передается в народный суд. Здесь же копии документов из от­дела милиции района, из школы, где учился Сер­гей. То есть, еще в 1973 году рождались входящие н исходящие бумаги, где ставился вопрос о ли­шении родительских прав Дончуков. Но как, какими путями они шли, какие люди ими занимались и как близко восприняли они трагедию маленьких детей (у Сергея еще две сестры) — в январе 1980 года обнаружить пока не удалось ни в районной инспекции по делам несо­вершеннолетних, ни в ко­миссии исполкома.
Особо о школе № 80.
Сергей Дончук — в прошлом учебном году почти не учился (родители сде­лали из него няньку для младшей девочки и запи­рали с ней дома). В этом году он тоже не учится. В школе мне долго рас­сказывали подробности мытарств: о хождении в инспекцию, в исполком, в нарсуд — все по делу Сергея. Можно было бы посочувствовать, если бы не одно обстоятельство. Оказывается, школа может (имеет законное право!) выступать по делу о лишении родительских прав в народном суде истцом. Без милиции и прочих представителей. Вывод, как ни крути, один: если бы очень были озабочены — не скитался бы сейчас Сергей по подъездам...
Л. ГОВЗМАН, наш спец. корр
(«МД», 1.03.80г.)