Создать свою тему оформления
0
О ЧЕМ МЕЧТАЛА КАРИНА?..
«Экспериментальный театр Виктора Собчака» - от руки написано на небольшой фанере. Фанера прибита у входа в подвал одноэтажного домика по улице Дзержинского. Собственно, и входом его назвать трудно, скорее – лаз, ибо даже с невысоким ростом наклоняешься, входя. И оказываешься в «вестибюле», площадь которого – пять квадратных метров; еще шаг – и ты в зале (тридцать два квадратных метра!): здесь несколько кресел и лавки у стены, камни фундамента густо выкрашены черным; еще шаг, другой – гримерная, она же приемная, она же костюмерная и, судя по запаху, курительная комната; из нее несколько стертых ступеней наверх – и попадаешь во внутренний дворик: тазы, ведра, тряпки, бельевая веревка от окна до столба – платья да исподнее всех цветов, мусорный ящик, старинные балконы, покрытые краской, словно мхом, громадный грецкий орех, укрывающий тенью полдвора, старуха, безразлично глядящая в окно веранды, и знойное солнце над головой…
Эти экзотичные окрестности и «квадратные метры», бутыль с наклейкой «Горбачевка» у входа и антиквариат в гримерной, разбитый до невообразимости телефон и самый дух, витающий в подвале, - на всем лежит печать гротеска…
А что ощущение это не обманчиво, – убеждаешься на спектакле «Исповедь идиота Васи в сумасшедшем доме» (автор и постановщик Виктор Собчак).
В этом зрительном зале ты чувствуешь себя не зрителем, а, как минимум, гостем, случайно попавшим в чужой дом на неведомое событие. Здесь не просто разглядывают каждого входящего в дом, но еще и изучают его. Вот вошла компания аккуратно одетых подростков, похоже, попавших сюда случайно, из любопытства; вот курортная пара средних лет, мужчина и женщина – инициатор, похоже, она; еще пара моложе; вот молодой человек с бородой и в очках, вот две девицы, скромно пробирающиеся в последний ряд…
И каждый проходит через сцену под лучами софитов и под звуки, несущиеся из динамиков: гремят обрывки объявлений о родственниках душевнобольных и просят удалиться беременных женщин; звучат голос диктора Кириллова, задушевно читающего текст о Великом Октябре, о Ленине и блатные куплеты «а ля Одесса», рассказ старого большевика о Владимире Ильиче и «Ламбада»…
Входящим не по себе в этой атмосфере абсурда: одни отводят взгляд от висящего над головами никелированного гинекологического инструмента, другие напряженно разглядывают рядом сидящих. И те, и другие ждут необычных ощущений.
И не ошибутся.
Под популярную мелодию «выплывет» девушка-лебедь и застынет в нелепой позе. Вслед за ней появится человек бандитского вида с клеймом «капо» на штанах и сорвет с «лебедя» костюм, единственное, впрочем, что на девушке есть. Грубо схватит несчастное голое создание, вопьется в дрожащие губы, затем бросит ей больничный халат. Повернувшись к зрителям, дико заорет: «Идиота не видали?!» И с ножом и грязными ругательствами бросится к оцепеневшему первому ряду…
Но зритель выдержит этот первый шоковый удар – ведь его предупреждали перед началом, куда он попал! Как потом выдержит все, что произойдет в этом сумасшедшем доме…
Разные пациенты собрались здесь: Капо-садист (Игорь Булдаков) и Дед (Юрий Боганов), несущий немыслимую чушь про Сталина, «Офелия»-актриса (Оксана Роговец), ищущая принца Гамлета в каждом встречном, и Проститутка (Марина Кармишкина), «идущая на рекорд» по числу половых актов, Диссидентка (Нина Бухтинова) с ее паранойяльной идеей прятать вещи в… впрочем, тут перо замирает в нерешительности – совсем не для тайника это скрытое от глаз место создано природой. Есть в сумасшедшем доме и свой Дезертир (Юрий Дегтярев) и, даже, свой Коммунист (Сергей Маринич).
Поначалу будет казаться, что все они несут дичь и чушь, какую могут нести только глубоко больные люди. Но очень скоро ловишь себя на мысли, что весь этот бред – из нашей сегодняшней жизни: в мрачных, наэлектризованных злобой очередях, в грязных, гремящих электричках, скандальных пьяных компаниях, из уст нахальных продавцов и вахтеров, «патриотов» и «демократов», со страниц газет и экранов телевизоров - отовсюду обрушиваются на нас потоки слов близких бреду. Здесь, в спектакле, они лишь сконцентрированы, отстранены от конкретной ситуации, в которой обычно звучат, а герои, произносящие эти слова, собраны под одну крышу.
И «крыша поехала».
Разоблачительные статьи про «вождя всех народов», смешавшись в голове Деда с предварительными знаниями, породили экзотическую легенду о «Сталине-царе», «сыне индейского вождя», «борце с большевизмом».
А чего стоит этот безумный, с тремя галстуками на шее Коммунист: «Наши идеалы вечны, товарищи!» - основной тезис, который он повторяет, остальные фразы – обрывки из реляций об успехах «развитого социализма» семидесятых.
Разве не такие безумцы все еще выходят на митинги «Трудовой Москвы»?
Или этот безумный Дезертир, сошедший с ума в момент, когда его «трахали» всем скопом армейские «дедушки».
И что безумнее: сама «дедовщина» или попытки ее отрицания?
Или эта неутомимая Проститутка, «идущая на рекорд»: сто половых актов за двадцать четыре часа! Думаете – апогей разврата? Ничуть! Просто у нее условие: даст рекорд – получит контракт и попадет в Америку, Японию и еще бог знает куда, где живут богато и свободно, и где нет этой мрази Капо. И еще – этих трусливых мужиков в зрительских рядах: когда до рекорда останется всего один половой акт и тридцать секунд, и когда она умоляет всех, кто есть здесь: «Помогите мне, мужики!» - и все знают, что для нее этот «сотый» - ни один не двинется с места…
Ни один не поможет!
И здесь – время говорить о главном в этом спектакле.
Мир, придуманный Виктором Собчаком, строго ориентирован на контакт со зрителем, на те чувства и мысли, которые под действием этого контакта рождаются.
Когда впервые, сначала Капо, потом Дезертир, говорят не просто со зрителем, а находят среди них одного и обращаются только к нему, - возникают странные ощущения мучительной неловкости – словно подглядываешь за чем-то чужим, глубоко личным.
И потом, когда Диссидентка Даша тоже находит среди зрителей «своего» Александра Ивановича, когда-то, под предлогом конспирации, соблазнившего ее ухищренным способом, когда она распахивает больничный халат, обнажая голое тело, и призывает его к себе - становится невыносимо тоскливо.
Это чувство растет, когда несчастная Проститутка ищет своего «сотого» и бесстрастный голос санитара объявляет: «Сотого не будет!»
Растет оно и тогда, когда единственный мужчина из присутствующих в этом подвале, Дед пытается помочь ей. Но из этого выходит один лишь конфуз, а во время конфуза слышны «озвученные» воспоминания Деда: как он, молоденький революционный матрос, четвертым по счету «барыньку трахал».
И эта жестокость, и безумные женщины, и голые тела, и духота подвала (поразительно дополняющая атмосферу сумасшедшего дома) – все это заставляет забыть и время, и место, и то, что ты зритель. Остается лишь одно мучительное ощущение тоски: ты, такой живой и здоровый, - и эти безумцы, эти несчастные, это насилие, эта безысходность…
Но вот Капо, вдруг, нежно и с чувством говорит «Офелии»: «Я вас любил когда-то». И она, пораженная, отвечает шекспировским текстом.
Зритель задерживает выдох – тоскливый звук внутри замирает, и вот уже ты настроен на новый, звучащий в мажоре…
Но нет – мгновение, и Капо, этот хам, жлоб и тварь орет ей в лицо: «Слушай, блядь, если ты ляжешь со мной, будет по кайфу!» И набрасывается на нее, валит на грязный пол, тянет вверх халат, обнажая девичьи бедра, и они бьются в испуге…
Но «Офелия» вырывается. И вот она рядом. Хватает за руку. Ее ладонь жжет. Ее глаза безумны от страха. «Спасите меня! Помогите!» - умоляет она. И кроме нее ты уже не видишь и не слышишь никого. Есть только ты и эта несчастная безумная – безумная ли? – девочка…
И тебе, вдруг, хочется исчезнуть отсюда вместе с ней. Исчезнуть – в никуда.
Но тут же приходит и другое: ты зритель, ты гость, это спектакль, она – актриса…
И ты отнимаешь ладонь и молча киваешь: нет.
Но в ее глазах еще стоит мольба: «Забери меня отсюда», а губы уже шепчут страшное: «Нет?»
Ты еще раз киваешь: «Нет».
Она отнимает руку и тихо уходит назад, к Капо.
А ты слышишь вопль Коммуниста: «Наши идеалы вечны, товарищи!»
В тебе боль и жалость.
И еще… стыд.
Но, может быть, это чувство стыда придумано сейчас, по прошествию времени, когда пишу эти строки? Или пришло раньше, день спустя после спектакля, в гостях у Акбара?..
Был тихий вечер. У подножия горы Машук в дворике картинной галереи при свете лампад собрал за длинным столом гостеприимный Акбар мужчин и женщин и угощал, чем мог. Ели и пили, пели песни – цыганские и русские. Говорили о разном. Оказалось, что две молодые женщины из Тюмени видели «идиота Васю» двумя днями раньше, и влюбились в театр Виктора Собчака. И молодая женщина по имени Карина – русская кустодиевская красавица, которую мать назвала так в честь своей армянской подруги, – говорила страстно: «Как я хотела в тот момент быть мужчиной! Как хотела увести этих несчастных. Их слова сводили меня с ума, ведь это и мои мысли. А вы, мужики, трусы!..»
И глаза ее блестели в свете мерцающих лампад.
Может быть, тогда и уколола игла стыда?
Карина попала «в глаз» - накануне Собчак признался мне: «Я закрою спектакль немедленно, если однажды найдется человек, который уведет Марину (Проститутку) прочь…»
А я ответил: «Сотого не будет! Надо сойти с ума, чтобы сделать это».
Но в глазах его мерцала надежда: Собчак верил, что однажды такой зритель придет, и на отчаянный призыв униженной женщины «Хоть кто-нибудь, помогите!» - встанет, возьмет за руку и выведет ее из этого сумасшедшего дома…
Конечно же, это спектакль-метафора. Смещая актуальные проблемы в сюрреалистический план, доводя до абсурда реальный мир, режиссер переводит тему в иной масштаб: из политики в биологию. Сгущение метафоры – несущие бред больные – до яркого символа, в котором публицистичность переплавлена в художественный образ, в гротеск, где обитают не люди, но обломки людей, звучат не речи, но обрывки речей – все бред и нелепость.
Но какая реальная нелепость!..
Сумасшедший дом в подвале на улице Дзержинского – гротескная копия Большого Сумасшедшего Дома, в котором родились и живем мы. И страдаем, как страдают от безысходности и тоски в этом подвале-норе.
Здесь мало кислорода!..
Театр Виктора Собчака – протест против такого существования. Протест, заключенный не в слова – к ним быстро привыкли, и они мало трогают, - но в глубинную эмоцию, называемую состраданием – в высшем смысле этого слова. Только со-страдающий человек способен на протест, способен понять другого и протянуть руку. Тем самым помочь и себе. Ведь выбираться надо всем нам. Вместе.
Вот и ищут Виктор Собчак и его маленький коллектив «сотого», который протянет руку…
Пятигорск-Москва Леонид Говзман
(P.S. Написано перед августовским путчем 1991 года. Рецензия была поставлена в номер в газете «Пролог» на 19 августа. Но газета - по известным причинам - не вышла.)
425]«Я хожу среди людей, как среди обломков будущего, - того будущего, что вижу я.
425]И в том мое творчество и стремление, чтобы собрать и соединить воедино все, что является обломком, загадкой и ужасной случайностью».
725](Ф.Ницше)
«Экспериментальный театр Виктора Собчака» - от руки написано на небольшой фанере. Фанера прибита у входа в подвал одноэтажного домика по улице Дзержинского. Собственно, и входом его назвать трудно, скорее – лаз, ибо даже с невысоким ростом наклоняешься, входя. И оказываешься в «вестибюле», площадь которого – пять квадратных метров; еще шаг – и ты в зале (тридцать два квадратных метра!): здесь несколько кресел и лавки у стены, камни фундамента густо выкрашены черным; еще шаг, другой – гримерная, она же приемная, она же костюмерная и, судя по запаху, курительная комната; из нее несколько стертых ступеней наверх – и попадаешь во внутренний дворик: тазы, ведра, тряпки, бельевая веревка от окна до столба – платья да исподнее всех цветов, мусорный ящик, старинные балконы, покрытые краской, словно мхом, громадный грецкий орех, укрывающий тенью полдвора, старуха, безразлично глядящая в окно веранды, и знойное солнце над головой…
Эти экзотичные окрестности и «квадратные метры», бутыль с наклейкой «Горбачевка» у входа и антиквариат в гримерной, разбитый до невообразимости телефон и самый дух, витающий в подвале, - на всем лежит печать гротеска…
А что ощущение это не обманчиво, – убеждаешься на спектакле «Исповедь идиота Васи в сумасшедшем доме» (автор и постановщик Виктор Собчак).
В этом зрительном зале ты чувствуешь себя не зрителем, а, как минимум, гостем, случайно попавшим в чужой дом на неведомое событие. Здесь не просто разглядывают каждого входящего в дом, но еще и изучают его. Вот вошла компания аккуратно одетых подростков, похоже, попавших сюда случайно, из любопытства; вот курортная пара средних лет, мужчина и женщина – инициатор, похоже, она; еще пара моложе; вот молодой человек с бородой и в очках, вот две девицы, скромно пробирающиеся в последний ряд…
И каждый проходит через сцену под лучами софитов и под звуки, несущиеся из динамиков: гремят обрывки объявлений о родственниках душевнобольных и просят удалиться беременных женщин; звучат голос диктора Кириллова, задушевно читающего текст о Великом Октябре, о Ленине и блатные куплеты «а ля Одесса», рассказ старого большевика о Владимире Ильиче и «Ламбада»…
Входящим не по себе в этой атмосфере абсурда: одни отводят взгляд от висящего над головами никелированного гинекологического инструмента, другие напряженно разглядывают рядом сидящих. И те, и другие ждут необычных ощущений.
И не ошибутся.
Под популярную мелодию «выплывет» девушка-лебедь и застынет в нелепой позе. Вслед за ней появится человек бандитского вида с клеймом «капо» на штанах и сорвет с «лебедя» костюм, единственное, впрочем, что на девушке есть. Грубо схватит несчастное голое создание, вопьется в дрожащие губы, затем бросит ей больничный халат. Повернувшись к зрителям, дико заорет: «Идиота не видали?!» И с ножом и грязными ругательствами бросится к оцепеневшему первому ряду…
Но зритель выдержит этот первый шоковый удар – ведь его предупреждали перед началом, куда он попал! Как потом выдержит все, что произойдет в этом сумасшедшем доме…
Разные пациенты собрались здесь: Капо-садист (Игорь Булдаков) и Дед (Юрий Боганов), несущий немыслимую чушь про Сталина, «Офелия»-актриса (Оксана Роговец), ищущая принца Гамлета в каждом встречном, и Проститутка (Марина Кармишкина), «идущая на рекорд» по числу половых актов, Диссидентка (Нина Бухтинова) с ее паранойяльной идеей прятать вещи в… впрочем, тут перо замирает в нерешительности – совсем не для тайника это скрытое от глаз место создано природой. Есть в сумасшедшем доме и свой Дезертир (Юрий Дегтярев) и, даже, свой Коммунист (Сергей Маринич).
Поначалу будет казаться, что все они несут дичь и чушь, какую могут нести только глубоко больные люди. Но очень скоро ловишь себя на мысли, что весь этот бред – из нашей сегодняшней жизни: в мрачных, наэлектризованных злобой очередях, в грязных, гремящих электричках, скандальных пьяных компаниях, из уст нахальных продавцов и вахтеров, «патриотов» и «демократов», со страниц газет и экранов телевизоров - отовсюду обрушиваются на нас потоки слов близких бреду. Здесь, в спектакле, они лишь сконцентрированы, отстранены от конкретной ситуации, в которой обычно звучат, а герои, произносящие эти слова, собраны под одну крышу.
И «крыша поехала».
Разоблачительные статьи про «вождя всех народов», смешавшись в голове Деда с предварительными знаниями, породили экзотическую легенду о «Сталине-царе», «сыне индейского вождя», «борце с большевизмом».
А чего стоит этот безумный, с тремя галстуками на шее Коммунист: «Наши идеалы вечны, товарищи!» - основной тезис, который он повторяет, остальные фразы – обрывки из реляций об успехах «развитого социализма» семидесятых.
Разве не такие безумцы все еще выходят на митинги «Трудовой Москвы»?
Или этот безумный Дезертир, сошедший с ума в момент, когда его «трахали» всем скопом армейские «дедушки».
И что безумнее: сама «дедовщина» или попытки ее отрицания?
Или эта неутомимая Проститутка, «идущая на рекорд»: сто половых актов за двадцать четыре часа! Думаете – апогей разврата? Ничуть! Просто у нее условие: даст рекорд – получит контракт и попадет в Америку, Японию и еще бог знает куда, где живут богато и свободно, и где нет этой мрази Капо. И еще – этих трусливых мужиков в зрительских рядах: когда до рекорда останется всего один половой акт и тридцать секунд, и когда она умоляет всех, кто есть здесь: «Помогите мне, мужики!» - и все знают, что для нее этот «сотый» - ни один не двинется с места…
Ни один не поможет!
И здесь – время говорить о главном в этом спектакле.
Мир, придуманный Виктором Собчаком, строго ориентирован на контакт со зрителем, на те чувства и мысли, которые под действием этого контакта рождаются.
Когда впервые, сначала Капо, потом Дезертир, говорят не просто со зрителем, а находят среди них одного и обращаются только к нему, - возникают странные ощущения мучительной неловкости – словно подглядываешь за чем-то чужим, глубоко личным.
И потом, когда Диссидентка Даша тоже находит среди зрителей «своего» Александра Ивановича, когда-то, под предлогом конспирации, соблазнившего ее ухищренным способом, когда она распахивает больничный халат, обнажая голое тело, и призывает его к себе - становится невыносимо тоскливо.
Это чувство растет, когда несчастная Проститутка ищет своего «сотого» и бесстрастный голос санитара объявляет: «Сотого не будет!»
Растет оно и тогда, когда единственный мужчина из присутствующих в этом подвале, Дед пытается помочь ей. Но из этого выходит один лишь конфуз, а во время конфуза слышны «озвученные» воспоминания Деда: как он, молоденький революционный матрос, четвертым по счету «барыньку трахал».
И эта жестокость, и безумные женщины, и голые тела, и духота подвала (поразительно дополняющая атмосферу сумасшедшего дома) – все это заставляет забыть и время, и место, и то, что ты зритель. Остается лишь одно мучительное ощущение тоски: ты, такой живой и здоровый, - и эти безумцы, эти несчастные, это насилие, эта безысходность…
Но вот Капо, вдруг, нежно и с чувством говорит «Офелии»: «Я вас любил когда-то». И она, пораженная, отвечает шекспировским текстом.
Зритель задерживает выдох – тоскливый звук внутри замирает, и вот уже ты настроен на новый, звучащий в мажоре…
Но нет – мгновение, и Капо, этот хам, жлоб и тварь орет ей в лицо: «Слушай, блядь, если ты ляжешь со мной, будет по кайфу!» И набрасывается на нее, валит на грязный пол, тянет вверх халат, обнажая девичьи бедра, и они бьются в испуге…
Но «Офелия» вырывается. И вот она рядом. Хватает за руку. Ее ладонь жжет. Ее глаза безумны от страха. «Спасите меня! Помогите!» - умоляет она. И кроме нее ты уже не видишь и не слышишь никого. Есть только ты и эта несчастная безумная – безумная ли? – девочка…
И тебе, вдруг, хочется исчезнуть отсюда вместе с ней. Исчезнуть – в никуда.
Но тут же приходит и другое: ты зритель, ты гость, это спектакль, она – актриса…
И ты отнимаешь ладонь и молча киваешь: нет.
Но в ее глазах еще стоит мольба: «Забери меня отсюда», а губы уже шепчут страшное: «Нет?»
Ты еще раз киваешь: «Нет».
Она отнимает руку и тихо уходит назад, к Капо.
А ты слышишь вопль Коммуниста: «Наши идеалы вечны, товарищи!»
В тебе боль и жалость.
И еще… стыд.
Но, может быть, это чувство стыда придумано сейчас, по прошествию времени, когда пишу эти строки? Или пришло раньше, день спустя после спектакля, в гостях у Акбара?..
Был тихий вечер. У подножия горы Машук в дворике картинной галереи при свете лампад собрал за длинным столом гостеприимный Акбар мужчин и женщин и угощал, чем мог. Ели и пили, пели песни – цыганские и русские. Говорили о разном. Оказалось, что две молодые женщины из Тюмени видели «идиота Васю» двумя днями раньше, и влюбились в театр Виктора Собчака. И молодая женщина по имени Карина – русская кустодиевская красавица, которую мать назвала так в честь своей армянской подруги, – говорила страстно: «Как я хотела в тот момент быть мужчиной! Как хотела увести этих несчастных. Их слова сводили меня с ума, ведь это и мои мысли. А вы, мужики, трусы!..»
И глаза ее блестели в свете мерцающих лампад.
Может быть, тогда и уколола игла стыда?
Карина попала «в глаз» - накануне Собчак признался мне: «Я закрою спектакль немедленно, если однажды найдется человек, который уведет Марину (Проститутку) прочь…»
А я ответил: «Сотого не будет! Надо сойти с ума, чтобы сделать это».
Но в глазах его мерцала надежда: Собчак верил, что однажды такой зритель придет, и на отчаянный призыв униженной женщины «Хоть кто-нибудь, помогите!» - встанет, возьмет за руку и выведет ее из этого сумасшедшего дома…
Конечно же, это спектакль-метафора. Смещая актуальные проблемы в сюрреалистический план, доводя до абсурда реальный мир, режиссер переводит тему в иной масштаб: из политики в биологию. Сгущение метафоры – несущие бред больные – до яркого символа, в котором публицистичность переплавлена в художественный образ, в гротеск, где обитают не люди, но обломки людей, звучат не речи, но обрывки речей – все бред и нелепость.
Но какая реальная нелепость!..
Сумасшедший дом в подвале на улице Дзержинского – гротескная копия Большого Сумасшедшего Дома, в котором родились и живем мы. И страдаем, как страдают от безысходности и тоски в этом подвале-норе.
Здесь мало кислорода!..
Театр Виктора Собчака – протест против такого существования. Протест, заключенный не в слова – к ним быстро привыкли, и они мало трогают, - но в глубинную эмоцию, называемую состраданием – в высшем смысле этого слова. Только со-страдающий человек способен на протест, способен понять другого и протянуть руку. Тем самым помочь и себе. Ведь выбираться надо всем нам. Вместе.
Вот и ищут Виктор Собчак и его маленький коллектив «сотого», который протянет руку…
Пятигорск-Москва Леонид Говзман
(P.S. Написано перед августовским путчем 1991 года. Рецензия была поставлена в номер в газете «Пролог» на 19 августа. Но газета - по известным причинам - не вышла.)
