Создать свою тему оформления
0
МОЙ НЕТРУДНЫЙ ПОДРОСТОК
А когда вышла Валя Соколова на трибуну конференции и заговорила о комсомольском оперативном отряде, «трудных» подростках, о подшефной своей, каждое слово ее было значительным, и масштабность стояла за словом, и сама Валя виделась почти боевым комиссаром. И выступление ее прозвучало...
Все-таки обстановка — большое дело!
Через сутки на приемной радиостанции Охотского моррыбпорта Валя была уже совсем другой: может быть, по-прежнему чуточку торжественной, но Валя-«комиссар» исчезла. А вместо нее сидела, немного бочком, немного смущаясь, дежурный радист Валя Соколова.
Здесь было тепло, светло и уютно. Здесь царил эфир: то трещал однообразно, то разражался торопливой морзянкой». На редкость неутомимый говорун Павел Петрович Паршин — старший смены — с азартом вспоминал разные поучительные истории из жизни, своей, разумеется. А Валя тихо сидела у стола, слушала, и когда Паршин уж очень увлекался, чуть заметно улыбалась. Время здесь каким-то удивительным образом сдвигалось, подчиняясь рабочему ритму жизни этих людей. За окном — темная ночь, в домах уже гаснут огни, а здесь пропало ощущение времени; можно вот так сидеть, говорить, пить чай, слушать эфир. Покой. Хорошо.
Паршин, услышав про покой, крякает от переполнивших его вмиг слов. «Это сейчас покой. А что тут днем делается? А когда лов идет? Или праздник на носу? Снимай тогда пиджак, рукава закатывай и про перекуры забудь. Время летит — дежурство минутами кажется. Покой, говоришь...».
Радисткой как стала, Валя и сама сейчас сей факт засвидетельствовать может только хронологически. Как подруге удалось убедить ее оставить прежнюю работу и пойти на курсы радистов, Валя до сих пор не понимает. Есть, видимо, в жизни человека такие минуты, когда воля его, как воск у фитиля горящей свечи, размягчена. Подруга и попала в такой вот момент — сломала волю. Потому что Вале совсем неплохо работалось токарем на заводе «Авторемлес»: специальность нравилась, завод нравился — что еще человеку нужно, когда он только ступил на жизненную дорогу. А подруга — о радистах, о загадочных мелодиях «морзянки», о тайге, о северных морях, о сугробах до крыш, о дальних радиоточках... Подруга была романтиком. Валя тоже была романтиком, только это было спрятано где-то очень глубоко в душе, и она не знала об этом. Подруга проникла в этот тайник. И Валя пошла в радиоклуб...
Она оказалась способной ученицей, и после окончания курсов ее оставили инструктором. Два года учила таких же молодых ребят и девчат. А потом поехала в Охотск, по приглашению. Поехала туда, где северное море, где морозы, где сугробы до крыш...
Со Светой она знакомилась год назад, в рейде: их комсомольский оперативный участвовал в операции «Подросток». Дали адрес пятиклассницы, стоявшей на учете в милиции. Пришла по этому адресу, увидела усталую от трудов и нелегкой жизни мать, неприступную в своей замкнутости Свету. Ушла и долго не могла избавиться от тоскливого чувства, оставленного этим визитом. Когда заполняла бумагу, которую нужно было заполнить, вспоминалось это разлитое по дому невеселье, и ей стало совсем тоскливо, а эта мертвая бумага с графами о посещении раздражала. Она не могла объяснить этого чувства, охватившего ее. Только смутно поднималась из глубины внезапная, как догадка, боль собственной вины перед той девочкой...
И вдруг услышала: «А не закрепить ли нам Соколову за Светой?» И стало сразу легче, освободилась от неясной тяжести...
В первый же свободный день она пришла в тот дом и ушла с еще большим отчаянием: девочка не вымолвила ни слова. Она слушала Валю, не отрывая глаз от одной ей видимой точки на полу. Только мать поговорила с Валей: рассказала о том, как трудно, когда отчим не делает ничего, чтоб и неродное дитя называло его отцом. К тому же пьет...
У Вали не было педагогического дара. Да и жизненный опыт какой, чтобы учить жить других? Но если проследить сейчас весь этот трудный год знакомства со Светой, то обнаружишь вдруг старую как мир истину о том, что человеком часто очень умно «руководит сердце», если оно хранит в себе добро. А у Вали, должно быть, доброе сердце. Оно-то и подсказало девушке единственно верный путь к другому сердцу – детскому.
О том, что произошло со Светланой и почему та стала называться «трудной», Валя никогда с ней не говорила. Она старалась приходить к девочке в то время, когда отчима не было дома. Встречалась и говорила только с матерью. И когда однажды все-таки столкнулась с ним, отчимом, в дверях, то лишь сухо поздоровалась и прошла мимо. Почему она именно так повела себя с ним, она не знает — что-то внутри заставило ее делать так, а не иначе.
Ему сначала было наплевать, когда узнал, что был рейд, и что приходили «шефы». Потом узнал о Вале. «Ерунда», — думал он, — девчонка, тоже мне, воспитатель. Пару раз придет, а потом ищи!» Но Валя продолжала ходить. Об этом узнавал от жены.
И однажды не выдержал — поинтересовался: о нем она не спрашивает? И узнав, что нет, помрачнел. Скоро он поймал себя на мысли, что ему неуютно оттого, что чужой человек, девчонка, вторглась в его жизнь, завладела его правом на дочь. Он видел, как Светлана повеселела, слышал все чаще, как она шепчется о чем-то с матерью. Узнал, что ходит Светлана в физический кружок, который выбрала сама. Потом он столкнулся в дверях с этой, девчонкой, «шефом». Она бросила краткое «здравствуйте» и прошла в дом, словно он посторонний, случайный гость. И с того дня ему стало казаться, что и Света смотрит на него как на гостя, и большим укором горели глаза жены...
И однажды мать Светланы сказала ей: «Изменился он к дочке-то...»
Павел Петрович вынул из пачки очередную папиросу. Валя поморщилась. Паршин подмигнул и протянул дружелюбно: «Валь... Проветрим ведь». И получив неизменное согласие, с чувством сделал первую затяжку. Он уловил паузу в разговоре и немедленно ей воспользовался. Он заговорил о мальцах-хулиганах, о том, что слоняются они без дела, и что в результате лоботрясы вырастают, и что меры нужны... Валя слушала. Потом сказала: «А у меня не «трудный» подросток. Света хорошая девочка». — «А как тогда объяснить ту кражу?» — «Не знаю. Ее я не спрашивала. Может, назло это сделала?.. Кто знает. А впрочем — зачем о том, что было. Ее уже скоро с учета снимут. Вот как!».
«И не будет ее у тебя, как дальше?» — «Будет кто-то другой».
Оперативный отряд у них маленький: восемь человек — три парня и пять девушек. Командир Рустам Мамедов считает, что воевать надо не числом, а умением. Охотск – не город. Здесь, во-первых, почти все друг друга знают, и «горячих» точек не много. Отряд в основном на вечерах дежурит, рейды делает, И. естественно, шефская работа.
Запищала «морзянка.
— А что, Павел Петрович, хорошая радистка Валя Соколова?
— Да как сказать. Ведь она может и по первому классу работать... У нее и муж радист. Да, Слава Соколов. На буксире «6132».
— Когда скучно, наверное, переговариваетесь?
— Нет. На связь выйдешь, то, что нужно, передашь, а поговорить вроде не о чем. Спросишь: «Как дела?», а он: «Прекрасно». Вот и весь разговор...
Уж коль о профессии заговорили — прошу Валю показать «почерк». Она садится к вертикальному ключу, включает зуммер. Та-ти-та, ти-та, та-ти-та... «Как моя работа?» — медленно, специально для гостя, выстукивает она. Потом Павел Петрович придвигает ей виброключ — она, оказывается, никогда на нем не работала. Но он Вале не понравился. И она села за «свой» — электронный. И побежали точки и тире, выстраиваясь в неповторимую мелодию «морзянки»...
Звали ее в Хабаровск, и место радиста было. Не поехала. Три года — срок вроде и небольшой. Но уехала бы она отсюда — и не будет больше моря, и белых ночей не будет, и ягод таких, как здесь, и грибов, и людей приветливых и простых. Привыкла. Все это в душу вошло.
Уехать — значит часть души потерять... «Да и жару не люблю, здесь дышится свободно», — смеется она.
Попрощались. Ночь стояла морозная. Звезд не было. Шел мелкий снег. Мело. Дома уже погасили огни. Только окна радиостанции ярко светились в ночи. И свет этот гореть будет до того часа, когда из-за заснеженных сопок выйдет недолгое солнце северной зимы.
Леонид ГОВЗМАН, наш спец. корр.
(«МД», 12.12.79 г.)
А когда вышла Валя Соколова на трибуну конференции и заговорила о комсомольском оперативном отряде, «трудных» подростках, о подшефной своей, каждое слово ее было значительным, и масштабность стояла за словом, и сама Валя виделась почти боевым комиссаром. И выступление ее прозвучало...
Все-таки обстановка — большое дело!
Через сутки на приемной радиостанции Охотского моррыбпорта Валя была уже совсем другой: может быть, по-прежнему чуточку торжественной, но Валя-«комиссар» исчезла. А вместо нее сидела, немного бочком, немного смущаясь, дежурный радист Валя Соколова.
Здесь было тепло, светло и уютно. Здесь царил эфир: то трещал однообразно, то разражался торопливой морзянкой». На редкость неутомимый говорун Павел Петрович Паршин — старший смены — с азартом вспоминал разные поучительные истории из жизни, своей, разумеется. А Валя тихо сидела у стола, слушала, и когда Паршин уж очень увлекался, чуть заметно улыбалась. Время здесь каким-то удивительным образом сдвигалось, подчиняясь рабочему ритму жизни этих людей. За окном — темная ночь, в домах уже гаснут огни, а здесь пропало ощущение времени; можно вот так сидеть, говорить, пить чай, слушать эфир. Покой. Хорошо.
Паршин, услышав про покой, крякает от переполнивших его вмиг слов. «Это сейчас покой. А что тут днем делается? А когда лов идет? Или праздник на носу? Снимай тогда пиджак, рукава закатывай и про перекуры забудь. Время летит — дежурство минутами кажется. Покой, говоришь...».
Радисткой как стала, Валя и сама сейчас сей факт засвидетельствовать может только хронологически. Как подруге удалось убедить ее оставить прежнюю работу и пойти на курсы радистов, Валя до сих пор не понимает. Есть, видимо, в жизни человека такие минуты, когда воля его, как воск у фитиля горящей свечи, размягчена. Подруга и попала в такой вот момент — сломала волю. Потому что Вале совсем неплохо работалось токарем на заводе «Авторемлес»: специальность нравилась, завод нравился — что еще человеку нужно, когда он только ступил на жизненную дорогу. А подруга — о радистах, о загадочных мелодиях «морзянки», о тайге, о северных морях, о сугробах до крыш, о дальних радиоточках... Подруга была романтиком. Валя тоже была романтиком, только это было спрятано где-то очень глубоко в душе, и она не знала об этом. Подруга проникла в этот тайник. И Валя пошла в радиоклуб...
Она оказалась способной ученицей, и после окончания курсов ее оставили инструктором. Два года учила таких же молодых ребят и девчат. А потом поехала в Охотск, по приглашению. Поехала туда, где северное море, где морозы, где сугробы до крыш...
Со Светой она знакомилась год назад, в рейде: их комсомольский оперативный участвовал в операции «Подросток». Дали адрес пятиклассницы, стоявшей на учете в милиции. Пришла по этому адресу, увидела усталую от трудов и нелегкой жизни мать, неприступную в своей замкнутости Свету. Ушла и долго не могла избавиться от тоскливого чувства, оставленного этим визитом. Когда заполняла бумагу, которую нужно было заполнить, вспоминалось это разлитое по дому невеселье, и ей стало совсем тоскливо, а эта мертвая бумага с графами о посещении раздражала. Она не могла объяснить этого чувства, охватившего ее. Только смутно поднималась из глубины внезапная, как догадка, боль собственной вины перед той девочкой...
И вдруг услышала: «А не закрепить ли нам Соколову за Светой?» И стало сразу легче, освободилась от неясной тяжести...
В первый же свободный день она пришла в тот дом и ушла с еще большим отчаянием: девочка не вымолвила ни слова. Она слушала Валю, не отрывая глаз от одной ей видимой точки на полу. Только мать поговорила с Валей: рассказала о том, как трудно, когда отчим не делает ничего, чтоб и неродное дитя называло его отцом. К тому же пьет...
У Вали не было педагогического дара. Да и жизненный опыт какой, чтобы учить жить других? Но если проследить сейчас весь этот трудный год знакомства со Светой, то обнаружишь вдруг старую как мир истину о том, что человеком часто очень умно «руководит сердце», если оно хранит в себе добро. А у Вали, должно быть, доброе сердце. Оно-то и подсказало девушке единственно верный путь к другому сердцу – детскому.
О том, что произошло со Светланой и почему та стала называться «трудной», Валя никогда с ней не говорила. Она старалась приходить к девочке в то время, когда отчима не было дома. Встречалась и говорила только с матерью. И когда однажды все-таки столкнулась с ним, отчимом, в дверях, то лишь сухо поздоровалась и прошла мимо. Почему она именно так повела себя с ним, она не знает — что-то внутри заставило ее делать так, а не иначе.
Ему сначала было наплевать, когда узнал, что был рейд, и что приходили «шефы». Потом узнал о Вале. «Ерунда», — думал он, — девчонка, тоже мне, воспитатель. Пару раз придет, а потом ищи!» Но Валя продолжала ходить. Об этом узнавал от жены.
И однажды не выдержал — поинтересовался: о нем она не спрашивает? И узнав, что нет, помрачнел. Скоро он поймал себя на мысли, что ему неуютно оттого, что чужой человек, девчонка, вторглась в его жизнь, завладела его правом на дочь. Он видел, как Светлана повеселела, слышал все чаще, как она шепчется о чем-то с матерью. Узнал, что ходит Светлана в физический кружок, который выбрала сама. Потом он столкнулся в дверях с этой, девчонкой, «шефом». Она бросила краткое «здравствуйте» и прошла в дом, словно он посторонний, случайный гость. И с того дня ему стало казаться, что и Света смотрит на него как на гостя, и большим укором горели глаза жены...
И однажды мать Светланы сказала ей: «Изменился он к дочке-то...»
Павел Петрович вынул из пачки очередную папиросу. Валя поморщилась. Паршин подмигнул и протянул дружелюбно: «Валь... Проветрим ведь». И получив неизменное согласие, с чувством сделал первую затяжку. Он уловил паузу в разговоре и немедленно ей воспользовался. Он заговорил о мальцах-хулиганах, о том, что слоняются они без дела, и что в результате лоботрясы вырастают, и что меры нужны... Валя слушала. Потом сказала: «А у меня не «трудный» подросток. Света хорошая девочка». — «А как тогда объяснить ту кражу?» — «Не знаю. Ее я не спрашивала. Может, назло это сделала?.. Кто знает. А впрочем — зачем о том, что было. Ее уже скоро с учета снимут. Вот как!».
«И не будет ее у тебя, как дальше?» — «Будет кто-то другой».
Оперативный отряд у них маленький: восемь человек — три парня и пять девушек. Командир Рустам Мамедов считает, что воевать надо не числом, а умением. Охотск – не город. Здесь, во-первых, почти все друг друга знают, и «горячих» точек не много. Отряд в основном на вечерах дежурит, рейды делает, И. естественно, шефская работа.
Запищала «морзянка.
— А что, Павел Петрович, хорошая радистка Валя Соколова?
— Да как сказать. Ведь она может и по первому классу работать... У нее и муж радист. Да, Слава Соколов. На буксире «6132».
— Когда скучно, наверное, переговариваетесь?
— Нет. На связь выйдешь, то, что нужно, передашь, а поговорить вроде не о чем. Спросишь: «Как дела?», а он: «Прекрасно». Вот и весь разговор...
Уж коль о профессии заговорили — прошу Валю показать «почерк». Она садится к вертикальному ключу, включает зуммер. Та-ти-та, ти-та, та-ти-та... «Как моя работа?» — медленно, специально для гостя, выстукивает она. Потом Павел Петрович придвигает ей виброключ — она, оказывается, никогда на нем не работала. Но он Вале не понравился. И она села за «свой» — электронный. И побежали точки и тире, выстраиваясь в неповторимую мелодию «морзянки»...
Звали ее в Хабаровск, и место радиста было. Не поехала. Три года — срок вроде и небольшой. Но уехала бы она отсюда — и не будет больше моря, и белых ночей не будет, и ягод таких, как здесь, и грибов, и людей приветливых и простых. Привыкла. Все это в душу вошло.
Уехать — значит часть души потерять... «Да и жару не люблю, здесь дышится свободно», — смеется она.
Попрощались. Ночь стояла морозная. Звезд не было. Шел мелкий снег. Мело. Дома уже погасили огни. Только окна радиостанции ярко светились в ночи. И свет этот гореть будет до того часа, когда из-за заснеженных сопок выйдет недолгое солнце северной зимы.
Леонид ГОВЗМАН, наш спец. корр.
(«МД», 12.12.79 г.)
