САРКАЗМ В КЛЕТКЕ
Всякий, кто при входе в московский “Театр Луны” приобретет красочный буклет, найдет в нем “слово к зрителю”. Автор “слова” - создатель и художественный руководитель театра - заслуженный деятель искусств России, заслуженный артист России Сергей Проханов. На редкость содержательный документ: есть в нем что-то от эстетического манифеста. Прочтя, узнаешь о том, например, что театр взялся формировать “мысли, образы, настроения”, выводящие “мечтателей и романтиков” к космосу, к вечным вопросам бытия. И случилось это вот почему: у художественного руководителя, после того, как он “наигрался в жизни реалистических ролей”, осталась “какая-то непознанная зона”. О “зоне” сказано также предельно откровенно: это есть “реалистическая фантастика, мистификационное, романтическое настроение, возможность фантазировать на определенную тему”. А, поскольку настроение “романтическое” и “мистификационное”, репертуар театра, соответственно, “свой”. Основа же его формирования - “непохожесть, свежесть”.
Ну, чем не манифест!..
Попасть в “зону” просто: стоит лишь посмотреть спектакли “Таис” (или “Видения Александра Македонского между двумя битвами”) и “Путешествие дилетантов”. Автор и режиссер-постановщик первого - С. Проханов; во втором случае над заголовком указано имя Б.Окуджавы, но автор сценария и режиссер-постановщик тот же.
И хотя обе “фантазии” разнесены во времени более чем на двадцать веков - их многое объединяет.
И там, и там - лицедействуют властитель и его подданные.
И там, и там - много любят.
И там, и там - легко предают.
И там, и там, наконец, - есть герой.
В “Таис” - герой Александр Македонский (засл. артист России Андрей Соколов). В паузе между двумя битвами он много пьет, провозглашает свободу, любит двух женщин: Таис (Анна Терехова) и Статиру (Светлана Андроник), общается с подданными: Аристотелем (засл. артист России Евгений Герчаков), храбрым воином Птолемеем (Владимир Тягичев), слугой Милием (Евгений Стычкин).
В “Путешествии” - герой князь Мятлев (Сергей Виноградов). На протяжении спектакля он тоже много пьет, тоже ратует за свободу, тоже любит женщин, но уже трех. И тоже общается с подданными... его величества императора Николая Павловича (засл. артист России Валентин Смирнитский)...
Красивый, сытый, благополучный Македонский появляется в начале спектакля. Но, увы подданным - тиран страдает от похмелья. Он изрыгает проклятья, извергает вулканическую экспрессию, за которой видится отчаянное старание актера показать своего Македонского грозным, могучим царем, нетерпимым, непримиримым властителем, перед которым трепещет все и вся вокруг. Но при этом пластика и мимика сценического героя очень напоминает пьяных, бесшабашных персонажей из “Особенностей национальной охоты”, “национальной рыбалки” и чего-то там еще “особенно национального”. “Ах, русское тиранство - дилетантство, я бы учил тиранов ремеслу...”
Подобная же метаморфоза, кстати, происходит с Птолемеем Владимира Тягичева. Актер старательно изображает танцующего пьяного греческого воина-победителя, но танец вызывает ассоциации с показательными выступлениями какого-нибудь молодежного объединения “русичей”, облаченных в кольчуги и машущих деревянными крашеными мечами...
Князь Мятлев тоже появляется в начале спектакля. Он тоже красив, сыт, благополучен. И тоже мается похмельем. У него та же похмельная “национальная” пластика! Не так благородна, как это подобало бы его сиятельству, но удивительно органична...
Валентин Смирнитский, играя императора Николая Павловича, доведет эту “национальную” черту до шаржа: манеры его величества напоминают “нового русского” - эдакого подпитого “пахана”, “базарящего” со своими “братками”...
Но, вот вопрос: к месту ли такие, простите, манеры?..
Здесь самое время обратиться к манифесту театра. О “Таис” там сказано: спектакль наполнен “античной романтикой и тонким лиризмом”; о “Путешествии” - “история высочайших человеческих чувств”. Из этого следует, что наши герои заявлены романтическими. Об этом же свидетельствуют фабула (о ней - ниже) и костюмы: Македонский и Мятлев большую часть времени пребывают в белом. Порукой тому, наконец, сценография спектаклей с ее знаковыми условностями.
Такая неожиданная “особенность” образов героев, заявленных романтическими, дает повод для подозрения: а не остаются ли актеры в плену своей изначальной культуры, в плену обыденной жестикуляции?
Знакомство с другими персонажами спектаклей снимает это подозрение...
Присмотримся, например, к Аристотелю Евгения Герчакова в “Таис”. Появляясь, он восклицает, обращаясь... к зрителям: “О! Самые красивые гетеры города!” От зрителей же принимает подсказки. И если они неожиданны - импровизирует а ля Арлазоров...
Философ - в шутовском колпаке, манерами и речами шута же?
Новая “особенность”?
Но, жанру вопреки, Аристотель продолжает фиглярство: вот он читает некое завещание Платона, делая намеки на нетрадиционные сексуальные наклонности последнего. В той же манере философ пытается дотянуться до конца ХХ века: в какой-то момент тычет пальцем в сторону противоположную зрителям и шепчет: “Там враги!”. При этом заговорщически подмигивает...
И жанр мстит: заявление Аристотеля о том, что войны бы не было, если бы государством управляли влюбленные философы, звучит даже не как гротеск и даже не как банальность, но как нежанровая обыденная глупость...
Сомнений нет: философ умер. Да здравствует шоумен-демагог!
И это, как повествует история, воспитатель Александра! Его, так сказать, “окружение”!..
Похоже, однако, что все “окружение” тирана - участники шоу: предатель и мелкий интриган Птолемей, инфантильная Таис, наивная Статира. Их дополняют персонажи из спектакля в спектакле, сыгранного как пародия на классицизм: царь персов Дарий (Дмитрий Новицкий) и его жена Азата (Светлана Фролова).
Пьяные речи, ничтожные проблемы (чего стоит, например, выяснение: такая ли грудь у Таис, как это изображено в скульптуре), пафосные намеки (“Зачем нужна война, в которой никто не хочет побеждать?”), гибель Дария на глазах его жены Азаты под латиноамериканский мотив, пьяный же мордобой в одной из заключительных сцен - все это “окружение”, этот фон бесшабашного шоу никак не способствуют восприятию г-на Македонского романтическим героем.
Довершает портрет Александра его циничная ложь. “Я никогда не краду победу!” - кричит он в ответ на заявление Таис, что Дарий воевать не посмеет, поскольку она, Таис предусмотрительно переспала с ним, Дарием. Ложь в том, что тиран перед этим событием сам украл Таис у Птолемея. (Впрочем, последний далеко не ушел от господина - успокоил себя тем, что заявил: Таис это подарок Александру. Заметим при этом: заявил другому, не Александру.)
Лжет Македонский и тогда, когда провозглашает свободу. Оказывается, что у его свободы две “зоны” (опять!): одна называется “очень хочу”, другая - “не очень”. Когда “не очень” - это и есть “свобода”. Для подданных. Так что “заступившего” ждет мордобой. Впрочем, четкой границы между “зонами” нет...
Увы, Александр - далеко не романтический герой. Скорее, пародия на него. Шарж!
Князь Мятлев, как уже было замечено, являет себя в “Путешествии” также в похмельном виде. После того, как слуга Афанасий (засл. артист России Юрий Чернов) “лечит” его несколькими рюмками, г-н Мятлев умывается и при этом произносит: “Прощай, немытая Россия...” - далее по лермонтовскому тексту. Но заканчивает фразу так: “...И ты, какой-то там народ”.
Итак, явившись, г-н Мятлев прямо и честно заявил: народ он не уважает!
Уважает князь совсем другое.
Во-первых, выпить - этого добра в доме всегда в избытке. Тут художники спектакля (Александр Сарычев и Михаил Виноградов) очень постарались: придумали и соорудили некую конусообразную конструкцию, на которой, как игрушки на елке, расположились бесчисленные стопки с водкой - кажется, пройди мимо полк гвардейцев, - всякому достанется порция. Стопки постоянно наполняет Афанасий. Поэтому пьют здесь каждую свободную минуту. Все. Даже заезжий император приложился...
Во-вторых, женщин - этого добра в избытке тоже. Сначала Мятлев нежится в своей кровати - здесь художники еще больше расстарались: опочивальня почти во всю сцену! - с Александриной (Елена Захарова), дочерью ссыльного декабриста. Вскоре в этой постели окажется Натали (Ольга Милая), впрочем, сначала как случайная забава, затем как жена. В довершение Мятлев крадет юную Лавинию (Ольга Понизова) у мужа г-на Ладимировского (Игорь Ливанов). И нежится с ней на подушках тарантаса. Не так удобно, но так романтично, когда тебе уже за сорок, а Лавиния юна и нежна...
В-третьих, князь любит иногда пошутить. Например, похоронить живого генерала.
Но это - от скуки.
Вот так и бегут дни: от рюмки к даме, от дамы к рюмке.
В последних сценах князь - откровенный фигляр. Его вызвали на дуэль. Подняты пистолеты. Трагический миг...
Но! Ворона каркает. В нее-то и разряжает свой пистолет “счастливчик” Мятлев. “Счастливчиком” его назовут через минуту, когда его соперник, не сделав своего выстрела, покинет место дуэли. Действительно, счастливчик - “рыцарь безнаказанной оплеухи”.
Короля, как известно, играет свита. В “Путешествии”, как и в “Таис”, эта формула действует в полной мере. Князя играет “окружение”.
Кто эти люди?
Девица Александрина - от сцены к сцене все больше блекнущая от чахотки, усиливая тем самым равнодушия князя. Лавиния - девица в костюме пажа, с ужимками и речью Пьеро. Император-пьяница, от которого несет хамоватым “паханом”. Когда в перерыве между очередными рюмками водки он приказывает изловить беглого князя Мятлева с девицей Лавинией, объясняя это тем, что ему, императору нужны дворяне, поскольку с “этими” (кивает на матроса) государство развалится, - становится ясно, что он к тому же циничен и туп. Госпожа Тучкова Елены Кондулайнен - карикатура на гордую полячку, коей подлежит быть по тексту пьесы, ибо актриса, изображая свой персонаж, простирается в диапазоне от трагедийности шекспировской женщины до водевиля, где легкомысленная вдовушка с “положением” готова утешить каждого, кто проявит интерес к ее телесам. Не случайно, когда г-жу Тучкову называют “железной дамой” - становится смешно. Здесь же обманутый и брошенный муж Лавинии - г-н Ладимировский. В трактовке Игоря Ливанова это еще более карикатурный тип: жалкий, трусливый, зависимый, беспомощный.
Песни Б.Окуджавы - и те звучат здесь как шарж...
Единственный персонаж, лишенный карикатурности - полицейский из “особого отдела” Фон Мюфлинг (Владимир Майсурадзе). Более того, полицейский вызывает симпатии: знает свое дело, всегда спокоен, тон речи без надрыва и пафоса, легкая ироничность в репликах и взгляде. И его намеки, посылаемые в конец ХХ века, не отдают пошлостью. Он, например, убежден, что без них, людей из “особого отдела”, никакие реформы невозможны. Попробуйте поспорить. Или посмеяться. Впрочем, его основной интерес - князь. Фон Мюфлинг убежден, что Мятлев - растлитель и душегуб. Во всяком случае, по мнению Мюфлинга, на совести Мятлева три женщины: наложившая на себя руки Александрина, умершая при родах Натали и несчастная Лавиния. Мюфлинг жаждал кары. Царь не покарал. Может быть, г-н Ладимировский отмстит на дуэли за попранную честь жены? Мюфлинг ждет. Но слабодушный муж опускает пистолет и уходит. “Счастливчик” Мятлев протягивает руки к Лавинии. Но нет, третьей жертвы не будет! Гремит выстрел. Это стреляет Мюфлинг. В Мятлева. Правда, в спину. Но он так обучен - любым способом предотвращать беды государства. А такие, как Мятлев, по его мнению, угроза государству.
Есть подозрение, что Фон Мюфлинг прав!..
Режиссер - в манифесте! - назвал князя Мятлева “солдатом любви” и “фаталистом”. И задался целью показать, что Мятлев воюет за “все чувственное и непосредственное”.
Сценическая реальность подтверждает: режиссер добился цели.
Мятлев - воистину “солдат любви”! Три покоренных сердца тому порукой. С “чувственным”, кстати, в спектакле тоже все в порядке.
Мятлев - законченный “фаталист”! Фатализм, как известно, обрекает людей на пассивность и покорность. И в этом смысле режиссер абсолютно прав! Мятлев пассивен и покорен: женится на Натали исключительно по воле императора; подписывает все, что диктует ему полицейский...
Не осталась без внимания режиссера еще одна черта характера князя: воин за “все непосредственное”. Да, воин! Но... в прошлом. Ныне же князь - скучающий воин. Об этом говорит сам персонаж, в этом убеждает игра актера: князь тоскует несказанно. Потому, кстати, и пьет. Иногда князь впадает в мальчишество, граничащее с инфантилизмом - особенно в сценах с женщинами. А также в сценах, где он, вдруг, начинает говорить ритмической прозой.
Оказавшись в тюрьме, Мятлев пытается иронизировать по поводу действительности. На что проницательный сыщик отвечает: “Сарказм в клетке не имеет силы”.
Жажда совершенства и обновления, коей князь был одержим когда-то, вылилась в пьянство, жалкое кривлянье, мелкие амурные интриги, в “сарказм в клетке” и ужасающую скуку...
По глубокому замечанию М.Салтыкова-Щедрина, “первое последствие умственной отсталости - это скука”.
Отсталость тут нужно понимать как деградацию личности.
Таков князь Мятлев в спектакле. Спившийся романтик, приносящий близким одни страдания.
Парадокс происходящего, может быть, в том, что единственным человеком, кто задался целью остановить разрушительное воздействие Мятлева на окружение, стал Фон Мюфлинг, полицейский, человек из “особого отдела”.
Кстати, в “Таис” на пути Александра, спивающегося романтического героя, не стоит никто. Там только зарождается “сомнение”, символом которого является Таис. Сомнение в геройстве. Но его, это сомнение убивают.
И отплывают в лодке с Статирой юной на борту. В глубину веков. Возможно, туда, где в другой жизни Александр Македонский станет Сержем Мятлевым...
“Театр Луны” занимает полуподвал. Все объемы здесь - минимальные: крохотные вестибюль и кафе; зал вмещает меньше сотни зрителей; сцена - несколько шагов вширь и столько же - вглубь. К тому же декорации романтическому театру не нужны. Здесь - только намеки. На кровать. На кибитку. На тюремную решетку...
Но здесь, на этом пятачке, разыгрываются вполне созвучные времени страсти. Здесь развенчивается романтик, герой вчерашнего дня.
Но поскольку художественный вымысел “не есть обман” и не накладывает на автора никаких обязательств, то остается гадать: искреннее ли это развенчание?
Или только сарказм в клетке?..
Москва Леонид ГОВЗМАН
Всякий, кто при входе в московский “Театр Луны” приобретет красочный буклет, найдет в нем “слово к зрителю”. Автор “слова” - создатель и художественный руководитель театра - заслуженный деятель искусств России, заслуженный артист России Сергей Проханов. На редкость содержательный документ: есть в нем что-то от эстетического манифеста. Прочтя, узнаешь о том, например, что театр взялся формировать “мысли, образы, настроения”, выводящие “мечтателей и романтиков” к космосу, к вечным вопросам бытия. И случилось это вот почему: у художественного руководителя, после того, как он “наигрался в жизни реалистических ролей”, осталась “какая-то непознанная зона”. О “зоне” сказано также предельно откровенно: это есть “реалистическая фантастика, мистификационное, романтическое настроение, возможность фантазировать на определенную тему”. А, поскольку настроение “романтическое” и “мистификационное”, репертуар театра, соответственно, “свой”. Основа же его формирования - “непохожесть, свежесть”.
Ну, чем не манифест!..
Попасть в “зону” просто: стоит лишь посмотреть спектакли “Таис” (или “Видения Александра Македонского между двумя битвами”) и “Путешествие дилетантов”. Автор и режиссер-постановщик первого - С. Проханов; во втором случае над заголовком указано имя Б.Окуджавы, но автор сценария и режиссер-постановщик тот же.
И хотя обе “фантазии” разнесены во времени более чем на двадцать веков - их многое объединяет.
И там, и там - лицедействуют властитель и его подданные.
И там, и там - много любят.
И там, и там - легко предают.
И там, и там, наконец, - есть герой.
В “Таис” - герой Александр Македонский (засл. артист России Андрей Соколов). В паузе между двумя битвами он много пьет, провозглашает свободу, любит двух женщин: Таис (Анна Терехова) и Статиру (Светлана Андроник), общается с подданными: Аристотелем (засл. артист России Евгений Герчаков), храбрым воином Птолемеем (Владимир Тягичев), слугой Милием (Евгений Стычкин).
В “Путешествии” - герой князь Мятлев (Сергей Виноградов). На протяжении спектакля он тоже много пьет, тоже ратует за свободу, тоже любит женщин, но уже трех. И тоже общается с подданными... его величества императора Николая Павловича (засл. артист России Валентин Смирнитский)...
Красивый, сытый, благополучный Македонский появляется в начале спектакля. Но, увы подданным - тиран страдает от похмелья. Он изрыгает проклятья, извергает вулканическую экспрессию, за которой видится отчаянное старание актера показать своего Македонского грозным, могучим царем, нетерпимым, непримиримым властителем, перед которым трепещет все и вся вокруг. Но при этом пластика и мимика сценического героя очень напоминает пьяных, бесшабашных персонажей из “Особенностей национальной охоты”, “национальной рыбалки” и чего-то там еще “особенно национального”. “Ах, русское тиранство - дилетантство, я бы учил тиранов ремеслу...”
Подобная же метаморфоза, кстати, происходит с Птолемеем Владимира Тягичева. Актер старательно изображает танцующего пьяного греческого воина-победителя, но танец вызывает ассоциации с показательными выступлениями какого-нибудь молодежного объединения “русичей”, облаченных в кольчуги и машущих деревянными крашеными мечами...
Князь Мятлев тоже появляется в начале спектакля. Он тоже красив, сыт, благополучен. И тоже мается похмельем. У него та же похмельная “национальная” пластика! Не так благородна, как это подобало бы его сиятельству, но удивительно органична...
Валентин Смирнитский, играя императора Николая Павловича, доведет эту “национальную” черту до шаржа: манеры его величества напоминают “нового русского” - эдакого подпитого “пахана”, “базарящего” со своими “братками”...
Но, вот вопрос: к месту ли такие, простите, манеры?..
Здесь самое время обратиться к манифесту театра. О “Таис” там сказано: спектакль наполнен “античной романтикой и тонким лиризмом”; о “Путешествии” - “история высочайших человеческих чувств”. Из этого следует, что наши герои заявлены романтическими. Об этом же свидетельствуют фабула (о ней - ниже) и костюмы: Македонский и Мятлев большую часть времени пребывают в белом. Порукой тому, наконец, сценография спектаклей с ее знаковыми условностями.
Такая неожиданная “особенность” образов героев, заявленных романтическими, дает повод для подозрения: а не остаются ли актеры в плену своей изначальной культуры, в плену обыденной жестикуляции?
Знакомство с другими персонажами спектаклей снимает это подозрение...
Присмотримся, например, к Аристотелю Евгения Герчакова в “Таис”. Появляясь, он восклицает, обращаясь... к зрителям: “О! Самые красивые гетеры города!” От зрителей же принимает подсказки. И если они неожиданны - импровизирует а ля Арлазоров...
Философ - в шутовском колпаке, манерами и речами шута же?
Новая “особенность”?
Но, жанру вопреки, Аристотель продолжает фиглярство: вот он читает некое завещание Платона, делая намеки на нетрадиционные сексуальные наклонности последнего. В той же манере философ пытается дотянуться до конца ХХ века: в какой-то момент тычет пальцем в сторону противоположную зрителям и шепчет: “Там враги!”. При этом заговорщически подмигивает...
И жанр мстит: заявление Аристотеля о том, что войны бы не было, если бы государством управляли влюбленные философы, звучит даже не как гротеск и даже не как банальность, но как нежанровая обыденная глупость...
Сомнений нет: философ умер. Да здравствует шоумен-демагог!
И это, как повествует история, воспитатель Александра! Его, так сказать, “окружение”!..
Похоже, однако, что все “окружение” тирана - участники шоу: предатель и мелкий интриган Птолемей, инфантильная Таис, наивная Статира. Их дополняют персонажи из спектакля в спектакле, сыгранного как пародия на классицизм: царь персов Дарий (Дмитрий Новицкий) и его жена Азата (Светлана Фролова).
Пьяные речи, ничтожные проблемы (чего стоит, например, выяснение: такая ли грудь у Таис, как это изображено в скульптуре), пафосные намеки (“Зачем нужна война, в которой никто не хочет побеждать?”), гибель Дария на глазах его жены Азаты под латиноамериканский мотив, пьяный же мордобой в одной из заключительных сцен - все это “окружение”, этот фон бесшабашного шоу никак не способствуют восприятию г-на Македонского романтическим героем.
Довершает портрет Александра его циничная ложь. “Я никогда не краду победу!” - кричит он в ответ на заявление Таис, что Дарий воевать не посмеет, поскольку она, Таис предусмотрительно переспала с ним, Дарием. Ложь в том, что тиран перед этим событием сам украл Таис у Птолемея. (Впрочем, последний далеко не ушел от господина - успокоил себя тем, что заявил: Таис это подарок Александру. Заметим при этом: заявил другому, не Александру.)
Лжет Македонский и тогда, когда провозглашает свободу. Оказывается, что у его свободы две “зоны” (опять!): одна называется “очень хочу”, другая - “не очень”. Когда “не очень” - это и есть “свобода”. Для подданных. Так что “заступившего” ждет мордобой. Впрочем, четкой границы между “зонами” нет...
Увы, Александр - далеко не романтический герой. Скорее, пародия на него. Шарж!
Князь Мятлев, как уже было замечено, являет себя в “Путешествии” также в похмельном виде. После того, как слуга Афанасий (засл. артист России Юрий Чернов) “лечит” его несколькими рюмками, г-н Мятлев умывается и при этом произносит: “Прощай, немытая Россия...” - далее по лермонтовскому тексту. Но заканчивает фразу так: “...И ты, какой-то там народ”.
Итак, явившись, г-н Мятлев прямо и честно заявил: народ он не уважает!
Уважает князь совсем другое.
Во-первых, выпить - этого добра в доме всегда в избытке. Тут художники спектакля (Александр Сарычев и Михаил Виноградов) очень постарались: придумали и соорудили некую конусообразную конструкцию, на которой, как игрушки на елке, расположились бесчисленные стопки с водкой - кажется, пройди мимо полк гвардейцев, - всякому достанется порция. Стопки постоянно наполняет Афанасий. Поэтому пьют здесь каждую свободную минуту. Все. Даже заезжий император приложился...
Во-вторых, женщин - этого добра в избытке тоже. Сначала Мятлев нежится в своей кровати - здесь художники еще больше расстарались: опочивальня почти во всю сцену! - с Александриной (Елена Захарова), дочерью ссыльного декабриста. Вскоре в этой постели окажется Натали (Ольга Милая), впрочем, сначала как случайная забава, затем как жена. В довершение Мятлев крадет юную Лавинию (Ольга Понизова) у мужа г-на Ладимировского (Игорь Ливанов). И нежится с ней на подушках тарантаса. Не так удобно, но так романтично, когда тебе уже за сорок, а Лавиния юна и нежна...
В-третьих, князь любит иногда пошутить. Например, похоронить живого генерала.
Но это - от скуки.
Вот так и бегут дни: от рюмки к даме, от дамы к рюмке.
В последних сценах князь - откровенный фигляр. Его вызвали на дуэль. Подняты пистолеты. Трагический миг...
Но! Ворона каркает. В нее-то и разряжает свой пистолет “счастливчик” Мятлев. “Счастливчиком” его назовут через минуту, когда его соперник, не сделав своего выстрела, покинет место дуэли. Действительно, счастливчик - “рыцарь безнаказанной оплеухи”.
Короля, как известно, играет свита. В “Путешествии”, как и в “Таис”, эта формула действует в полной мере. Князя играет “окружение”.
Кто эти люди?
Девица Александрина - от сцены к сцене все больше блекнущая от чахотки, усиливая тем самым равнодушия князя. Лавиния - девица в костюме пажа, с ужимками и речью Пьеро. Император-пьяница, от которого несет хамоватым “паханом”. Когда в перерыве между очередными рюмками водки он приказывает изловить беглого князя Мятлева с девицей Лавинией, объясняя это тем, что ему, императору нужны дворяне, поскольку с “этими” (кивает на матроса) государство развалится, - становится ясно, что он к тому же циничен и туп. Госпожа Тучкова Елены Кондулайнен - карикатура на гордую полячку, коей подлежит быть по тексту пьесы, ибо актриса, изображая свой персонаж, простирается в диапазоне от трагедийности шекспировской женщины до водевиля, где легкомысленная вдовушка с “положением” готова утешить каждого, кто проявит интерес к ее телесам. Не случайно, когда г-жу Тучкову называют “железной дамой” - становится смешно. Здесь же обманутый и брошенный муж Лавинии - г-н Ладимировский. В трактовке Игоря Ливанова это еще более карикатурный тип: жалкий, трусливый, зависимый, беспомощный.
Песни Б.Окуджавы - и те звучат здесь как шарж...
Единственный персонаж, лишенный карикатурности - полицейский из “особого отдела” Фон Мюфлинг (Владимир Майсурадзе). Более того, полицейский вызывает симпатии: знает свое дело, всегда спокоен, тон речи без надрыва и пафоса, легкая ироничность в репликах и взгляде. И его намеки, посылаемые в конец ХХ века, не отдают пошлостью. Он, например, убежден, что без них, людей из “особого отдела”, никакие реформы невозможны. Попробуйте поспорить. Или посмеяться. Впрочем, его основной интерес - князь. Фон Мюфлинг убежден, что Мятлев - растлитель и душегуб. Во всяком случае, по мнению Мюфлинга, на совести Мятлева три женщины: наложившая на себя руки Александрина, умершая при родах Натали и несчастная Лавиния. Мюфлинг жаждал кары. Царь не покарал. Может быть, г-н Ладимировский отмстит на дуэли за попранную честь жены? Мюфлинг ждет. Но слабодушный муж опускает пистолет и уходит. “Счастливчик” Мятлев протягивает руки к Лавинии. Но нет, третьей жертвы не будет! Гремит выстрел. Это стреляет Мюфлинг. В Мятлева. Правда, в спину. Но он так обучен - любым способом предотвращать беды государства. А такие, как Мятлев, по его мнению, угроза государству.
Есть подозрение, что Фон Мюфлинг прав!..
Режиссер - в манифесте! - назвал князя Мятлева “солдатом любви” и “фаталистом”. И задался целью показать, что Мятлев воюет за “все чувственное и непосредственное”.
Сценическая реальность подтверждает: режиссер добился цели.
Мятлев - воистину “солдат любви”! Три покоренных сердца тому порукой. С “чувственным”, кстати, в спектакле тоже все в порядке.
Мятлев - законченный “фаталист”! Фатализм, как известно, обрекает людей на пассивность и покорность. И в этом смысле режиссер абсолютно прав! Мятлев пассивен и покорен: женится на Натали исключительно по воле императора; подписывает все, что диктует ему полицейский...
Не осталась без внимания режиссера еще одна черта характера князя: воин за “все непосредственное”. Да, воин! Но... в прошлом. Ныне же князь - скучающий воин. Об этом говорит сам персонаж, в этом убеждает игра актера: князь тоскует несказанно. Потому, кстати, и пьет. Иногда князь впадает в мальчишество, граничащее с инфантилизмом - особенно в сценах с женщинами. А также в сценах, где он, вдруг, начинает говорить ритмической прозой.
Оказавшись в тюрьме, Мятлев пытается иронизировать по поводу действительности. На что проницательный сыщик отвечает: “Сарказм в клетке не имеет силы”.
Жажда совершенства и обновления, коей князь был одержим когда-то, вылилась в пьянство, жалкое кривлянье, мелкие амурные интриги, в “сарказм в клетке” и ужасающую скуку...
По глубокому замечанию М.Салтыкова-Щедрина, “первое последствие умственной отсталости - это скука”.
Отсталость тут нужно понимать как деградацию личности.
Таков князь Мятлев в спектакле. Спившийся романтик, приносящий близким одни страдания.
Парадокс происходящего, может быть, в том, что единственным человеком, кто задался целью остановить разрушительное воздействие Мятлева на окружение, стал Фон Мюфлинг, полицейский, человек из “особого отдела”.
Кстати, в “Таис” на пути Александра, спивающегося романтического героя, не стоит никто. Там только зарождается “сомнение”, символом которого является Таис. Сомнение в геройстве. Но его, это сомнение убивают.
И отплывают в лодке с Статирой юной на борту. В глубину веков. Возможно, туда, где в другой жизни Александр Македонский станет Сержем Мятлевым...
“Театр Луны” занимает полуподвал. Все объемы здесь - минимальные: крохотные вестибюль и кафе; зал вмещает меньше сотни зрителей; сцена - несколько шагов вширь и столько же - вглубь. К тому же декорации романтическому театру не нужны. Здесь - только намеки. На кровать. На кибитку. На тюремную решетку...
Но здесь, на этом пятачке, разыгрываются вполне созвучные времени страсти. Здесь развенчивается романтик, герой вчерашнего дня.
Но поскольку художественный вымысел “не есть обман” и не накладывает на автора никаких обязательств, то остается гадать: искреннее ли это развенчание?
Или только сарказм в клетке?..
Москва Леонид ГОВЗМАН