Создать свою тему оформления
0
В ПРОШЕДШЕМ ВРЕМЕНИ
Как бы хотел сейчас Алексей, пройти по жизни назад. Из двадцати восьми прожитых отмерить все ненужное, все, что сейчас тяжелым грузом лежит на душе, и оставить те — двенадцать мальчишеских лет.
Да, ему, Алексею Салгину, сейчас двадцать восемь. А чего достиг, если подвести итог прожитому? Дом инвалидов. Нет кистей на руках, да и ноги... Ног тоже нет.
Калека, инвалид первой группы; кому он сейчас «такой» нужен? И от этой мысли уже не так греет солнце, воробьи раздражают своим чириканьем, и вновь теснят голову воспоминания...
Ему, Лешке, двенадцать лет. Как и все соседские мальчишки, он бегает с вечно исцарапанными руками, сбитыми коленками, пинает консервную банку на пустыре за сараями и, спрятавшись в развалинах старого кирпичного дома, с азартом играет в «чику». Домой возвращается без особого желания: наверняка там сидит его тетка со своим мужем и они пьют с Лешкиными родителями.
Ох, и хитрая эта тетя Валя. Как только увидит Лешку, поманит к себе. Ну, а там он уже знает сам, что делать дальше. Лезть под стол. А тетя Валя будет потихоньку совать ему свои «порции» водки. То ли она уже не может больше пить, то ли не хочет быть потом такой же пьяной, как дядя Петя или отец, но ее «долю» пьет Лешка.
И разве вспомнишь сейчас, нравились ли ему тогда эти «подстольные» выпивки. Разве что поначалу робел – голова уж очень наутро болела. А потом привык. Даже потягивать стало. С дружками начал складываться: сначала на красную, потом – на белую. Школу стал пропускать: день, два, а то и три на неделе. Потом вовсе надоело учиться – после седьмого пошел работать...
Алексей подвигает к себе пачку папирос, но она падает на пол.
А когда-то у него были сильные руки. И ловкие – ведь собирал он сложные механизмы. Но память ярче воскрешает сейчас день первой получки.
Лешка получил деньги и шагал довольный домой. Он знал, что у ворот уже ждут друзья и они пойдут «обмывать» его, Лешкину, первую получку. Так оно и было. Получку он «обмыл» всю – до копейки. И два дня прогулял. Заместитель начальника цеха даже хотел тогда его «выпороть». Но обещания своего не сдержал...
С домашними был установлен нерушимый договор. Триста (это еще старыми деньгами) рублей матери, двести – ему, на «карманные» расходы. Мать поначалу поспорила с ним, а потом и рукой махнула: поди, сын-то уже взрослый, работает сам, деньги в кармане ему не помешают. А что приходит частенько пьяный, так-то ничего, сама грешна, лишь бы не хулиганил...
Он не хулиганил. Разве что, бывало, иногда под «этим делом» подерется с кем-нибудь или еще чего... Как в ту субботу, например. Выпили с ребятами. Сначала сидели возле дома. Жорка на гитаре бренчал. Потом пошли прогуляться. Навстречу толпа – человек двенадцать, тоже пыпивших. А их, дворовых ребят, всего восемь было. Подошли. Встали. И те и другие ждут, кто место уступит. Ну, в общем, чего там, драка тогда была – жуть. Память от нее – два шрама на голове...
Эх, руки были, сила была, работа была – все было, было, было... Как это ужасно сейчас вспоминать и думать о себе – в прошедшем времени...
В тот январский день он собирался в ночную. Часов в десять вечера к нему постучались два брата-соседа. Оба были навеселе.
- Леха, есть две белые. Ставь закусь!
Против «такого дела» разве он когда возражал!
Спохватился, когда посмотрел на часы. До начала работы – пятнадцать минут. Накинул полушубок, сунул ноги в сапоги...
И выскочил на улицу. Через парк до работы совсем близко. Качало его здорово – то и дело загребал с тропы в сугроб. Навстречу попались двое. Тропа узкая. Да он уже и соображал плохо – почувствовал, что толкнули его...
Потерял равновесие, и в сугроб. Подняться уже не смог.
Очнулся утром. Руки, белые как снег, торчком... Ног тоже не почувствовал. И подняться не мог.
Подобрали Алексея ребята. Потом больница. Сначала, в первый день, умолял врачей сделать ему укол, и чтоб – конец... Потом успокоился.
И вот – дом инвалидов. За окном весна. Воробьи копошатся под кустом, что-то клюют.
Дворник, уже не молодой, но еще крепкий мужичок, аккуратно и спокойно мел аллейку под окнами. Алексей смотрел на его сильные, все в крупных жилах руки, на широко расставленные, слегка кривоватые, но, видимо, крепкие ноги: смотрел на этого неторопливо работающего человека и вновь в груди поднималась какая-то жгучая волна боли и обиды.
Обиды – на кого?
Л. Говзман
(«Молодой дальневосточник», 7 мая 1970 г., 4 п.)
Как бы хотел сейчас Алексей, пройти по жизни назад. Из двадцати восьми прожитых отмерить все ненужное, все, что сейчас тяжелым грузом лежит на душе, и оставить те — двенадцать мальчишеских лет.
Да, ему, Алексею Салгину, сейчас двадцать восемь. А чего достиг, если подвести итог прожитому? Дом инвалидов. Нет кистей на руках, да и ноги... Ног тоже нет.
Калека, инвалид первой группы; кому он сейчас «такой» нужен? И от этой мысли уже не так греет солнце, воробьи раздражают своим чириканьем, и вновь теснят голову воспоминания...
Ему, Лешке, двенадцать лет. Как и все соседские мальчишки, он бегает с вечно исцарапанными руками, сбитыми коленками, пинает консервную банку на пустыре за сараями и, спрятавшись в развалинах старого кирпичного дома, с азартом играет в «чику». Домой возвращается без особого желания: наверняка там сидит его тетка со своим мужем и они пьют с Лешкиными родителями.
Ох, и хитрая эта тетя Валя. Как только увидит Лешку, поманит к себе. Ну, а там он уже знает сам, что делать дальше. Лезть под стол. А тетя Валя будет потихоньку совать ему свои «порции» водки. То ли она уже не может больше пить, то ли не хочет быть потом такой же пьяной, как дядя Петя или отец, но ее «долю» пьет Лешка.
И разве вспомнишь сейчас, нравились ли ему тогда эти «подстольные» выпивки. Разве что поначалу робел – голова уж очень наутро болела. А потом привык. Даже потягивать стало. С дружками начал складываться: сначала на красную, потом – на белую. Школу стал пропускать: день, два, а то и три на неделе. Потом вовсе надоело учиться – после седьмого пошел работать...
Алексей подвигает к себе пачку папирос, но она падает на пол.
А когда-то у него были сильные руки. И ловкие – ведь собирал он сложные механизмы. Но память ярче воскрешает сейчас день первой получки.
Лешка получил деньги и шагал довольный домой. Он знал, что у ворот уже ждут друзья и они пойдут «обмывать» его, Лешкину, первую получку. Так оно и было. Получку он «обмыл» всю – до копейки. И два дня прогулял. Заместитель начальника цеха даже хотел тогда его «выпороть». Но обещания своего не сдержал...
С домашними был установлен нерушимый договор. Триста (это еще старыми деньгами) рублей матери, двести – ему, на «карманные» расходы. Мать поначалу поспорила с ним, а потом и рукой махнула: поди, сын-то уже взрослый, работает сам, деньги в кармане ему не помешают. А что приходит частенько пьяный, так-то ничего, сама грешна, лишь бы не хулиганил...
Он не хулиганил. Разве что, бывало, иногда под «этим делом» подерется с кем-нибудь или еще чего... Как в ту субботу, например. Выпили с ребятами. Сначала сидели возле дома. Жорка на гитаре бренчал. Потом пошли прогуляться. Навстречу толпа – человек двенадцать, тоже пыпивших. А их, дворовых ребят, всего восемь было. Подошли. Встали. И те и другие ждут, кто место уступит. Ну, в общем, чего там, драка тогда была – жуть. Память от нее – два шрама на голове...
Эх, руки были, сила была, работа была – все было, было, было... Как это ужасно сейчас вспоминать и думать о себе – в прошедшем времени...
В тот январский день он собирался в ночную. Часов в десять вечера к нему постучались два брата-соседа. Оба были навеселе.
- Леха, есть две белые. Ставь закусь!
Против «такого дела» разве он когда возражал!
Спохватился, когда посмотрел на часы. До начала работы – пятнадцать минут. Накинул полушубок, сунул ноги в сапоги...
И выскочил на улицу. Через парк до работы совсем близко. Качало его здорово – то и дело загребал с тропы в сугроб. Навстречу попались двое. Тропа узкая. Да он уже и соображал плохо – почувствовал, что толкнули его...
Потерял равновесие, и в сугроб. Подняться уже не смог.
Очнулся утром. Руки, белые как снег, торчком... Ног тоже не почувствовал. И подняться не мог.
Подобрали Алексея ребята. Потом больница. Сначала, в первый день, умолял врачей сделать ему укол, и чтоб – конец... Потом успокоился.
И вот – дом инвалидов. За окном весна. Воробьи копошатся под кустом, что-то клюют.
Дворник, уже не молодой, но еще крепкий мужичок, аккуратно и спокойно мел аллейку под окнами. Алексей смотрел на его сильные, все в крупных жилах руки, на широко расставленные, слегка кривоватые, но, видимо, крепкие ноги: смотрел на этого неторопливо работающего человека и вновь в груди поднималась какая-то жгучая волна боли и обиды.
Обиды – на кого?
Л. Говзман
(«Молодой дальневосточник», 7 мая 1970 г., 4 п.)
