Портрет времени

Еврей в КГБ

Представлю его так: мой собеседник – бывший работник КГБ, единственный еврей в аппарате управления, где он работал весь положенный срок.
Тему разговора определили так: еврей — бывший сотрудник КГБ — о «еврейском вопросе» в СССР. «Еврей» поставили перед «бывшим сотрудником» потому, что договорились, что отвечать на мои вопросы он постарается, прежде всего, как еврей.
И я нажал кнопку «запись».
И еще. Я решил не называть его полного имени, а оставить инициалы «Л.К.». Инициалы же «Л.Г.» принадлежат мне, ини­циатору разговора с бывшим работником КГБ и, одновременно, евреем. Или наоборот? Впрочем, ставьте эти два понятия в той после­довательности, какая вам больше нравится…

Л.К.: Начнем с того, что я, в принципе, сторонник социали­стического выбора и ни под каким нажимом не выйду из партии, если только меня не заставят си­лой. Несмотря на это я реально смотрю на положение евреев в России. Антисемитизм — самый настоящий, кондовый — сущест­вует! Я это на себе испытал...
Я никогда не переоценивал свои способности. Больше того, я са­моед. Для меня страшно поте­рять лицо. Поэтому я очень крити­чески всегда отношусь к своим по­ступкам: когда я делаю ошибки, а потом переосмысливаю, я себя долго казню, переживаю, не сплю. Самоед самый настоящий. И, не­смотря на это, я все же видел, что я выше многих, с которыми я работал. Были, конечно, умные, хорошие ребята. Но были... не очень — я бы так сказал. Но они обгоняли меня в росте, используя меня же, кстати, потому что я всегда был безотказен: нужно что-то разработать, какой-то план — меня просили помочь, и я садился, писал. План получал пре­красную оценку. Но лавры пожи­нал другой... Только один раз я «выскочил» на руководящую должность. Но на ней я пробыл всего год. Была ошибка — меня снова перевели на самую высокую «рабочую должность» — назовем так. Выше я так и не поднялся...
Л.Г.: Но вы понимали, что при­чина этому — «пятая графа»?
Л.K.: Да. Могу привести при­мер. Помните, ленинская медаль была к столетию? Меня трижды вносили в списки награжденных. По непонятным причинам фами­лия «пропадала» в процессе дви­жения этих списков. Так мне ме­даль и не вручили. Хотя я счи­тался одним из лучших работни­ков. И поэтому не включить меня в список — это было чересчур. Че­ресчур...
Л.Г.: А как реагировали на это окружающие? Или вы в глубоком одиночестве все это переживали?
Л.К.: По характеру я очень общительный человек. Это как раз то, почему я туда попал. Я зани­мался спортом, играл в волейбол, баскетбол, настольный теннис. И когда окончил институт, меня привлекли играть за «Динамо». Потом меня познакомили с бо­лельщиками. А в то время среди руководства этой организации очень много было болельщиков, поэтому меня туда «продвинули». Ко мне очень хорошо относилось абсолютное большинство окру­жавших меня. Но! Мне же никто сказать этого не мог. Один из на­чальников был моим другом. Од­нажды меня очень сильно унизи­ли. Мне сказали, что, мол, ты затянул дело потому, что сам ев­рей. Я пришел к нему и говорю: «Пишу рапорт. Увольняюсь». И принес ему этот рапорт. Он на моих глазах порвал его и говорит: «Ты что, идиот? Разве не пони­маешь, что мгновенно будешь уво­лен?! Несмотря на то, что ты — один из лучших работников». Такая реакция. Но чаще — что я считаю унизительным для всех евреев — говорили: «Ну, ты же не обычный еврей!» Это классиче­ский вариант. Но я всегда отве­чал: «Не надо. Я обычный еврей».
Л.Г.: С другой стороны, вы наверняка знали, что существовал «КГБ и еврейский вопрос» — су­ществовал и до сих пор сущест­вует.
Л.K.: Я вам так скажу. В ан­кете, которую я недавно заполнял, был вопрос: «Что такое сионизм?» Там три варианта ответа. Так вот, первый вариант включает такие понятия, как «фашизм», «реак­ционность». Но ведь государствен­ная политика строилась как раз на этих понятиях. Если ее прини­мать, как основу, тогда против сионизма надо бороться. Что и было! Кстати, приведу аналогию: борьба с диссидентами. Тоже счи­талось, что они подрывают совет­скую власть изнутри. Поэтому бо­ролись. То же — сионизм. Поэто­му и проводилась работа среди «лиц еврейской национальности». Никогда не писали «еврей» — «лицо еврейской национально­сти».
Л.Г.: А каково вам было?
Л.К.: Долго на этой линии меня не продержали. Хотя я старался быть объективным.
Л.Г.: Что значит «объектив­ным»?
Л.К.: Я считал, что сионизм — это «реакционная, шовинистиче­ская идеология». Я был убежден в этом. И когда человек начинал эти идеи распространять — идеи сионизма,— то я считал, что он распространяет враждебную идео­логию. Я говорю, как я воспри­нимал. Другое дело, как я сейчас воспринимаю. Понимаете? Тогда воспринимал это однозначно — и считал, что это, действительно, враждебная работа против нас. И, соответственно, искал этих лиц. Приезжал, например, человек из Ленинграда — был такой слу­чай — и проводил агитацию — я считал, что это сионистский эмис­сар.
Иногда я занимался людьми, которые, в принципе, мне были симпатичны. Своей эрудицией, своей убежденностью. Симпати­чен просто как человек, по своим качествам. Я ведь очень хорошо человека знал. Со всех сторон смотрел. Его отношение к людям, его отношение к женщинам, его отношение к родственникам, его отношение к идеям и отношение к социалистическому государству, извините за такие слова. Я смот­рел, как он себя ведет, даже иног­да интересовался, как он спит с женщиной. Для того, чтобы знать человека, для того, чтоб найти к нему подход. И поэтому иногда мне человек очень симпа­тичен был. Хотя я считал его «по другую сторону баррикад» — вы­ходил с предложением: давайте вызовем его, побеседуем, он пой­мет, что заблуждается. Я был убежден в этом. И часто мы вызы­вали, беседовали. Часто люди го­ворили: да, я больше не буду. Извините за скромное выраже­ние...
Л.Г.: Может быть, потому, что здесь, в регионе, было «тихо»?
Л.К.: Я бывал в Москве, и москвичи сюда приезжали. Ко­нечно, нет сравнения с тем, что делалось на Украине, в Москве, Ленинграде. Но вот тот посланец, который мне запомнился, назвал здешних евреев «динозаврами»...
Л.Г.: Но ведь масса примеров другого характера, когда человек не сионист, а просто не такой, как все, не совсем «удобный» был еврей, а может быть, и удобный, но еврей. Ведь, вообще евреев «тор­мозили»...
Л.К.: Я в этом не участвовал. Но видеть — видел. Но, пони­маете, может быть для успокое­ния, себя убеждал: то, что дела­лось,— это не антисемитизм. Это защита государства от враждеб­ного влияния, а не подавление еврейского народа. Наверное, я убедил себя для того, чтоб мне можно было работать. Если бы я себя в этом не убедил, я бы не мог работать. Я был убежден. Я делал все честно. С «их» точки зрения...
Л.Г.: Подойдем с другой точки зрения. Вы — человек убежден­ный. Но вы же видели — особенно в последние годы — какая моло­дежь шла к вам работать. Среди них столько ничтожеств!
Л.К.: Знаете, антисемита сразу учуешь. По убеждению. Чаще я встречал не «по убеждению», а «по привычке», бытовое что-то у кого-то вырвется. Это не антисе­митизм. Но вот человек, который меня обвинил, я сразу почувство­вал, что это ярый — кстати, быв­ший партийный работник — ярый антисемит! А в моем окруже­нии — нет. Сверху что-то шло. Я чувствовал — что-то шло сверху. И, мне кажется, письменных рас­поряжений все же никаких не было, — не совсем же идиоты там, наверху, — но, видимо, устная ко­манда была...
Л.Г.: То есть, по сути дела, вас «спасла» убежденность.
Л.К.: Убежденность в том, что делаю правое дело, — это меня спасло. Иначе я бы не мог рабо­тать. Во-вторых, нужно сказать, что я пользовался только офи­циальными источниками. Я же ни­чего не знал! Я, критикуя про­грамму сионизма, не читал эту программу! Только то, что писа­лось в нашей печати. А у нас писалось — сами знаете что! По­этому я объективно не мог су­дить. Я так воспитан. У меня отец и мать убежденные сталини­сты. Они выросли в этом.
Еще один случай могу рассказать. Я учился в Вильнюсской школе КГБ. Это был пятьдесят шестой год. Началась война с Израилем. И парень, который очень хорошо ко мне относился до этого, вдруг громогласно при всех заявил: «А ты что, еще здесь? А я думал, ты уже в Тель-Авиве, защищаешь родину!» Что-то в этом духе. Я растерялся. Сo мной истерика са­мая настоящая. Пришел к заме­стителю начальника школы, и меня колотит. Этого парня сразу отчислили. Отчислили! И был устроен вечер интернациональной дружбы. Собрались литовцы, украинцы, евреи. И концерт был, и выступления. После этого слу­чая. Специально.
Л.Г.: Но это было начало «от­тепели». А что думаете сейчас, когда, наконец, во всей нашей жизни происходит переворот «с головы на ноги»?..
Л.К.: Конечно, жить, как мы жили, уже нельзя было. Это со­вершенно ясно. Это даже «там» мы между собой говорили. Только потихоньку. Но! Есть у меня сосед по даче, у него старенький домик. Он хотел его перестраивать, сломать, и собирался ко мне вещи перетащить. Но потом раздумал: «Не хочу, говорит, как Горбачев. Сначала рядом построю новый, а потом сломаю старый»...
Л.Г.: А как воспринимаете вы массовый выезд евреев?
Л.К.: Хотя и говорят, что земля предков — это Израиль, но, в принципе, деды-прадеды наши здесь жили. Кроме того, это раз­рыв связей: любовь, дружба, все что угодно. Это трагедия! Я ни­когда не поеду только из-за этого. Я не смогу там жить потому, что там все по-другому. Не смогу! Но людей гонит отсюда неопреде­ленность — не знают, что будет завтра. Даже приблизительно. И я не знаю: или меня завтра лишат гражданства и вышлют в Израиль, или сломают мне дверь и застрелят меня и моих детей. Не знаю! Или наоборот — уберут «пятую графу» и мы все будем одинаковые...
Л.Г.: Вы все-таки революцио­нер по мышлению.
Л.К.: Я хочу оттенить, что завтрашнее — неопределенно. Я в страшном дискомфорте сейчас.
Л.Г.: А как дети? Кстати, ваши дети — евреи?
Л.K.: Нет. По матери пишут. Но дело не в этом. Большинство, с кем я встречался,— половинки, как я их называю,— у них вле­чение к еврейству. Я обратил вни­мание, что у них меньше влечения к русскому, чем к еврейскому. Вот у меня есть двоюродная сестра. У нее мать еврейка, отец русский. Она блондинка, симпатичная женщина, русская по поведению, и внешне русская. Но мы сели с ней говорить. Это — чистая еврейка!..
Если говорить о переосмыслении, я, например, считаю, что наша закрытость в результате дезинформировала часть евреев, вторую — держала просто в темноте». В результате этого часть евреев была лишена возможности знать: как можно самовыражаться, как можно жить свободным человеком. Сейчас мы об этом только услышали...
Л.Г.: Есть еще один аспект. Из последних выступлений бывших работников КГБ — Калугина, Королева — следует, КГБ и «Память» — это связанные структуры.
Л.К.: Сомневаюсь. Лично я сомневаюсь. Я, конечно, с этим не связан, тем более сейчас вообще оторван, но я сомневаюсь. Потому что такой — в реакционном смысле этого слова — «перестройки» не могло произойти. У меня до сих пор много друзей «там», с которыми я еще встречаюсь. И я вижу, что нет такой «перестройки». Я лично в это не верю. Другой разговор — позиции они имеют в «Памяти». В этом я уверен!
Л.Г.: Но «свои люди» тоже должны проводить какую-то политику.
Л.К.: А-а-а! Знаете, когда как! Если это реакционное образование — они должны разлагать по идее, изнутри. Я так думаю. Но может быть и так: уже счастье, что ты получаешь информацию. С другой стороны, знаете, иногда я занимался каким-то вопросом и само течение жизни создавало мне благоприятные условия решения тех или иных вопросов, после этого я садился и описывал, и я хорошо выглядел – я честно вам скажу. Получалось, я предвидел. Идеальная разработка. А фактически — удачно сложившиеся обстоятельства. Не подтягивают ли сейчас действия «Памяти» к работе комитета? Я не защищаю КГБ. Просто хочу сказать, что я не вижу этого.
Л.Г.: В КГБ тоже разные силы есть. И структурно там должно быть все то же самое, что и в нашем обществе, в партии...
Л.К.: Раньше так и называли: филиал партии. Но если представить, что это так, и, не дай бог, станет известно, что «Память» в руках комитета, — это дискредитация КГБ!
Л.Г.: Разве можно КГБ дискредитировать? Он так дискредитировал себя — дальше некуда!
Л.К.: Я понимаю, вы хотите сказать, что «Память» — для защиты руководства. Но методы! Они же дискредитируют. Можно совсем другое создать. Создать, например, другую партию с демократическим уклоном, которая противопоставит себя, скажем, Народному фронту. Более того, евреев привлеките на свою сторону. Еще более сильный ход. Там, конечно, есть идиоты, но не все. Я так думаю. Почему они должны так думать?..
Л.Г.: Но есть огромная масса темной, малообразованной толпы, которой такие «тонкие игры» не понятны. Ей нужен «враг». Или они пойдут громить райкомы – голод их поведет...
Л.К.: Кстати, уже к этому подходим...
Л.Г.: Или им можно сказать: «Жиды виноваты!»
Л.K.: То есть, вы хотите ска­зать, низменные чувства вызвать?
Л.Г.: Мрачно, чудовищно, но, тем не менее, проверено временем.
Л.К.: Поэтому я и не «вырос». Я ведь по-другому мыслю. Если представить себе, что «Память» — дело их рук...
Л.Г.: И «Память» тоже. Любые средства хороши. По всему фрон­ту «заградотряды».
Л.К.: Сейчас большая откры­тость. Хотим мы или нет, но сей­час все становится известно. И те, кто сидят у истоков планиро­вания, наверное, не идиоты — они должны понимать, что это дискре­дитация власти, которая сейчас пользуется большим авторитетом.
Л.Г.: Теперь я понял источник ваших заблуждений: вы идеалист. Вы все время выстраиваете иде­альную схему. Сами члены «Па­мяти» — еще не угроза. Это, в большинстве, те «трудные подро­стки», которыми я занимался, когда работал в «молодежке», и которым дали реальный объект для снятия агрессивности. Кроме них там полусумасшедшие пожи­лые девушки, все они сами по себе никакой роли играть не будут. Но использовать их идеологию и их структуру очень выгодно.
Л.К.: Мы стоим на разных точках зрения: вы считаете, что КГБ там имеет людей для того, чтоб активизировать работу, на­правлять ее, а я считаю, что они обязаны там иметь людей для то­го, чтоб контролировать.
Л. Г.: Разве КГБ только конт­ролирует?
Л. К.: И разлагает. В целях безопасности.
Л.Г.: Безопасности кого?
Л.K.: Нашего государства.
Л.Г.: А государство — это кто?
Л.К.: Вы в другую сторону немного пошли, но, в принципе, вы же понимаете, о чем я говорю.
Л.Г.: Мы с вами, видимо, не­сколько по-разному понимаем сущность нашего государства.
Л.К.: Мы несколько иначе оцениваем деятельность КГБ.
Л.Г.:- Я вообще-то не пытаюсь оценивать.
Л.К.: Я имею в виду задачи, которые ставятся. Ну, ладно, не будем об этом. А вот если вер­нуться к евреям, то у меня была такая мысль. Еврейская автоном­ная область — это фикция, и это всем давно известно. А вот созда­ние какой-то автономии и где-нибудь на западе Советского Сою­за теоретически возможно, если по-настоящему ставить вопрос о демократическом государстве.
Л.Г.: Вы — опять романтик! Посмотрите, что с крымскими та­тарами происходит, ведь их не пускают туда, где жили их предки. То же — с немцами. Кто предо­ставит землю евреям?
Л.К.: Я романтик, но я и реа­лист. Как можно сейчас всех крымских татар поселить там? Это невозможно.
Л.Г.: И я об этом же. Но для крымских татар эта земля — историческая родина. А у евреев, простите, где историческая земля?
Л.К.: На Украине. Там огром­ные еврейские поселения были...
Л.Г.: То есть, я чувствую, вы какие-то перспективы для евреев в рамках империи видите?
Л.К.: Я надеюсь. Это будет правильней. На здравое мышле­ние. Когда-то ж придут здравые силы...
Л.Г.: Здравые силы — это отдаленная перспектива. Вернем­ся к нынешнему Исходу.
Л.К.: Во-первых, я думаю, что поток не уменьшится. Основная часть уедет. И не только в Из­раиль. Часть все же адаптируется. Евреи умеют адаптироваться, при­спосабливаться.
Л.Г.: Приспособиться — зна­чит ассимилироваться.
Л.К.: Не обязательно. Асси­миляция — по крови...
Л.Г.: Это расизм, простите!
Л.К.: Извините, но нас так воспитали. В какой-то степени вы правы. Но я о другом. Рыночная экономика поднимет инициатив­ных наверх, а среди евреев пред­приимчивых много, и они начнут делать деньги...
Л.Г.: Тут-то им головки и поотворачивают...
Л.К.: Как и всем остальным. У меня старая закваска! Но ев­реев, действительно, среди них много.
Леонид Говзман
(«Народ мой». Предположительно, 1990-92 г.)