Создать свою тему оформления
0
КТО ВЫ, ЕЛЕНА СЕРГЕЕВНА?
Полемические заметки о новом спектакле Хабаровского ТЮЗа
В Хабаровском театре им. Ленинского комсомола идет новый спектакль «Дорогая Елена Сергеевна» (пьеса Л. Разумовской, режиссер В. Сорвин, художник В. Колтунов).
Состоялось уже пять премьерных показов. И каждый раз, после окончания, зрители не торопятся расходиться, высказывают мысли, вызванные новой работой театра. Разные они употребляют слова: «Взволновало!», «Потряс!», «Такие спектакли очень нужны», и т. п.
Царапают ухо другие слова: раздраженные, злые, обидные.
Они – о молодежи. Той молодежи, которая показана в спектакле, и, естественно, по аналогии, о той, что из жизни.
– Беспросветность! – говорят наиболее впечатлительные. – Где выход?
Я далек от намерения анализировать работу актеров. Они точно следуют за режиссером, который задал вполне определенную схему спектаклю, поставленному далеко не по бытовой пьесе. Так что разговор больше коснется воплощения драматургической основы, пронизанной философским осмыслением проблем, проявляющихся сегодня во всей своей остроте. Носители проблем в пьесе и, соответственно, в спектакле – ее герои. Как режиссер отнесся к ним, как понял – от этого и зависели идейный заряд спектакля, его действенность...
Четверо учеников выпускного класса: Паша (арт. Ю. Юрченко), Витя (арт. В. Каратаев), Володя (арт. В. Бамбушек) и Ляля (арт. О. Король) приходят на день рождения к своей учительнице Елене Сергеевне (арт. Л. Теряева). Дарят ей хрустальные фужеры, пьют с ней шампанское, танцуют. Потом выясняется, что пришли они с иной целью: взять ключ от сейфа, где лежат их неудовлетворительно написанные контрольные по математике.
Возмущенная Елена Сергеевна отказывает им.
Но ребята не уходят. Они начинают вымогать ключ, прибегая к приемам, вызывающим у Елены Сергеевны взрывы негодования. В конце концов «тонкий психолог» Володя вынуждает Елену Сергеевну отдать ключ, используя чудовищный прием – двойное насилие: физическое – над Лялей и, одновременно, нравственное – над Еленой Сергеевной.
С момента, когда обнаруживается причина прихода старшеклассников, и до последней сцены в спектакле выглядят они, прямо скажем, моральными уродцами, циниками, негодяями. Володя – лидер – просто-таки законченный негодяй. Под его руководством они издеваются над пожилой учительницей: обыскивают ее, глумятся над ней, разыгрывая сначала признание в любви, а затем и цель прихода – хотели, дескать, спасти товарища от духовного банкротства на светлом примере дорогой Елены Сергеевны. Они произносят со сцены обличительные речи. Произносят со страстной публицистичностью. Впрочем, чересчур-публицистичностью. Речи, естественно, против родителей и учителей.
Ребята пришли за ключом. Но как могли они дойти до мысли о подлоге?
Все просто: пьеса построена на том, что ребята убеждены: операция по замене контрольных – не только не преступна, но и вполне естественна.
Прислушаемся к их словам.
Паша: С Марьей Васильевной мы бы договорились...
Витя: А что, Вера Ивановна не человек? У нее сын поступает...
Они шли к Елене Сергеевне с уверенностью, что она даст им ключ, ведь она – такая же, как и все остальные. Разве не об этом говорит Витя?
Витя: Да все они одним миром мазаны! Я раз в учительской слыхал, как она уроков себе дополнительных просила. Из-за лишней десятки такой крик подняла. (Откуда ему было знать, что у Елены Сергеевны больна мать, а на покупку лекарств нужны деньги?)
Кстати, в спектакле ТЮЗа «Витек» по воле режиссера этих слов не произносит. А жаль! Они как раз приближают нас к пониманию поведения ребят. Вот еще слова Вити:
Витя: Мой батя говорит, если кто-то не берет, значит, просто мало дают.
И он же, после того как Елена Сергеевна обещает сделать все, что в ее силах, чтобы Витя не получил двойку:
Витя (Паше тихо): Во цену набивает, мало ей рюмок.
Откуда это у семнадцатилетних?
Из жизни. Что они видят вокруг себя? Ляля видит женщин в городском транспорте, у которых «лица тяжелые, как мешки с провизией, которые они тащат в руках... Я видела других женщин... О, эти лица, сверкающие и чистые, как подарок в целлофане!»
Витя видит в отце вора и пьяницу: «...я, говорит, все идеалы свои святые продал и пропил. А ты не смей! Это он мне... Какие, говорю, батя, сейчас идеалы, что ты народ-то смешишь, какие, ну хоть один, говорю, назови...»
Паша об отце: «Обыкновенный благодушный лопух, который и из меня сделал такого же вот... осла!»
Володя ничего подобного не говорит о родителях. За его молчанием – место в институте международных отношений. Он знает, как обеспечивается это место...
Хватит цитат. Этого вполне достаточно, чтобы убедиться: идея ребят не случайна. Легкость, с какой они обратились к Елене Сергеевне за ключом, основана на их понимании реальной жизни. Для них фужеры – подарок-взятка, предложение перевести мать в лучшую клинику – та же взятка.
Дети – уже не дети, раз мыслят и действуют по-взрослому.
Кого-то, быть может, смутят речи ребят, направленные против отцов и учителей: смело, злободневно и где-то даже убедительно.
Но!
Сами они встали на тот же путь! И, безусловно, придут к тому же. Уже пришли. Визит к Елене Сергеевне – не что иное, как попытка приспособиться в жизни. То же лицемерие. Тот же инфантилизм...
Драматический исход визита за ключом – всего лишь неудача, которая сбила с них юношескую браваду. Что же до их личностных качеств, то не будем обольщать себя надеждами: вряд ли они претерпели особую деформацию. Тем более что жизнь за пределами квартиры Елены Сергеевны ничуть не изменилась...
А теперь – об одной из главных неудач спектакля.
Сцена, где ребята «объясняются в любви» Елене Сергеевне, воспринимается как чудовищный фарс, издевательство над пожилой, одинокой женщиной.
Но!
Дело в том, что у Л. Разумовской учительница – молодая женщина, выглядящая на 32 года, от силы на 35! Она стройна, у нее красивые глаза.
Об этом говорят ей мальчики!
Любой педагог и специалист по психологии подростка знает, что семнадцатилетние юноши нередко влюбляются в молодых женщин бальзаковского возраста. В этом нет ничего удивительного, в конце концов, эта влюбчивость описана в литературе.
Соответствовал бы пьесе выбор режиссера актрисы на эту роль – не было бы таких психологических противоречий в спектакле: понятным бы стал тон ребят, «объяснение в любви», смущение «Витька» перед обыском. Понятней стали бы попытки уговорить Елену Сергеевну: ниже возрастной порог – искренней и непринужденней общение. Что, кстати, подчеркивает и сама автор в ремарке ко второму действию: ребята сидят за столом с Еленой Сергеевной и мирно беседуют.
Возраст Елены Сергеевны – не условность в пьесе. Он не только психологически обосновывает поступки ребят, но позволяет проникнуть в драму самой Елены Сергеевны.
Точную характеристику своей учительнице дает Володя: «У Елены Сергеевны идеалистическое восприятие действительности возведено в принцип...»
Если верить Володе, Елена Сергеевна – идеалистка. Есть в тексте и еще одно немаловажное указание: Елена Сергеевна принадлежит к поколению 60-х годов. У тех – из 60-х – ребят было столько задора! Сколько спорили они, провозглашали, разрешая – на уровне дискуссий! – все или почти все жизненные конфликты и противоречия. Это было время «исповедальной» прозы, повального увлечения песнями бардов, в большинстве которых пелось о поездках «за туманом». Появились пьесы и фильмы об этих мечтателях, жаждавших совершенства.
Но!
Всему свое время. Время разбрасывать камни, и время собирать камни.
Там, где человек охвачен жаждой совершенства и обновления, а умонастроения его проникнуты идеализацией действительности, там мы имеем ярко выраженного, полнокровного романтика.
Елена Сергеевна как представитель поколения шестидесятых – законченный романтик.
Осознав это, мы обнаружим в лице ее учеников не что иное, как яростную, отрицательную реакцию на романтизм. А для того, чтобы яснее стала суть конфликта, вспомним о самой сущности романтизма.
«В наше время особенно много молодых людей, мечтающих и рассуждающих, о которых, впрочем, не всегда можно сказать, чтоб они были в то же время и мыслящими людьми. Не жить, но мечтать и рассуждать о жизни – вот в чем заключается их жизнь...»
Эти поразительно современные слова написаны более ста лет назад Виссарионом Белинским. Но звучат они злободневно потому, что сущность романтизма незыблема: бесплодные мечтания.
Поколение молодежи 80-х иное. Шоры романтизма не застят им глаза. Они видят жизнь такой, какая она есть в действительности. И, как ни парадоксально, «помогли» им в этом те самые романтики – еленысергеевны.
И это убедительно показывает Л. Разумовская.
Вникнув в развитие событий, понимаешь, что в ключе таится гораздо более глубокий смысл: это ключ от «башни из слоновой кости», в которую заперта романтик Елена Сергеевна. Ребята пришли разрушить эту башню романтизма. Поэтому монологи учеников – это сокрушительные удары по нравственным принципам Елены Сергеевны.
Но!
Так ли нравственна наша романтик? Прислушаемся к Елене Сергеевне и присмотримся.
Вот она принимает в подарок хрусталь.
Но мы знаем, что ее нравственность это запрещает.
Вот она садится пить спиртное (!) со своими учениками.
Но мы точно знаем, что ее нравственность это запрещает категорически.
Вот она – приятно! – поражена предложением Володи перевести, используя его знакомство, больную мать в клинику профессора Попова: «Это невозможно!»
А уже через несколько минут говорит совсем иное: «...и если будет необходимо, ее отправят в клинику Попова и без вашей помощи». То есть, защищая свои «принципы», Елена Сергеевна идет на прямую ложь, говорит то, во что не верит.
Но мы-то знаем, что ее нравственность просто-таки презирает ложь...
Последний удар по «башне из слоновой кости» наносит Паша. Он отвечает на вопрос, заданный Еленой Сергеевной: «Кого мы растим?» Причем делает ударение и на слове «мы», и на слове «кого»: «Вы сетуете на нашу неуязвимость, но как пробиться к вашей собственной душе, обросшей штампами, фальшивыми лозунгами, мертвыми принципами, чувствами и словами! И если в школе мы вам не верим, то только потому, что вы сами не верите ни себе, ни тому, что пытаетесь нам внушить!»
Там, где за идеалы приняты иллюзии, там не может быть ни последовательности, ни деятельных результатов…
Итак, в квартире Елены Сергеевны происходит драматическое событие: расправа над «духом», над нравственными идеалами хозяйки дома.
Если принять сторону Елены Сергеевны – тогда ее противостояние мальчикам должно восприниматься как трагедия. Таковы законы жанра: реальное возобладало над идеальным – это трагедия.
Но!
Все слабые попытки Елены Сергеевны защищаться, все ее аргументы вызывают смех в зале. И это не случайно.
Стать смешным – значит проиграть свое дело…
Закончен ночной визит учеников к Елене Сергеевне.
«Башня из слоновой кости» разбита. Ключ не нужен. Они ушли.
Елена Сергеевна, романтическая душа, они ушли! Вы слышите? Совсем ушли...
Вы остались одна!..
Но!
На спектакле Хабаровского ТЮЗа состояние у многих, наверное, такое, словно они сидят не в зрительном зале, а в зале суда, и на сцене разыгрывается ретроспекция одного преступления. Преступления, в котором обвиняются ученики Елены Сергеевны. Неслучайна поэтому зрительская реакция: «Кого мы растим?» – вторят Елене Сергеевне в зале. В этой фразе ударение они делают на слове «кого»...
Это очень серьезно, когда театр обвиняет.
И это чрезвычайно серьезно, когда его обвинение – ложно.
Леонид ГОВЗМАН
(«Молодой дальневосточник», 27.02.1983)
Полемические заметки о новом спектакле Хабаровского ТЮЗа
В Хабаровском театре им. Ленинского комсомола идет новый спектакль «Дорогая Елена Сергеевна» (пьеса Л. Разумовской, режиссер В. Сорвин, художник В. Колтунов).
Состоялось уже пять премьерных показов. И каждый раз, после окончания, зрители не торопятся расходиться, высказывают мысли, вызванные новой работой театра. Разные они употребляют слова: «Взволновало!», «Потряс!», «Такие спектакли очень нужны», и т. п.
Царапают ухо другие слова: раздраженные, злые, обидные.
Они – о молодежи. Той молодежи, которая показана в спектакле, и, естественно, по аналогии, о той, что из жизни.
– Беспросветность! – говорят наиболее впечатлительные. – Где выход?
Я далек от намерения анализировать работу актеров. Они точно следуют за режиссером, который задал вполне определенную схему спектаклю, поставленному далеко не по бытовой пьесе. Так что разговор больше коснется воплощения драматургической основы, пронизанной философским осмыслением проблем, проявляющихся сегодня во всей своей остроте. Носители проблем в пьесе и, соответственно, в спектакле – ее герои. Как режиссер отнесся к ним, как понял – от этого и зависели идейный заряд спектакля, его действенность...
Четверо учеников выпускного класса: Паша (арт. Ю. Юрченко), Витя (арт. В. Каратаев), Володя (арт. В. Бамбушек) и Ляля (арт. О. Король) приходят на день рождения к своей учительнице Елене Сергеевне (арт. Л. Теряева). Дарят ей хрустальные фужеры, пьют с ней шампанское, танцуют. Потом выясняется, что пришли они с иной целью: взять ключ от сейфа, где лежат их неудовлетворительно написанные контрольные по математике.
Возмущенная Елена Сергеевна отказывает им.
Но ребята не уходят. Они начинают вымогать ключ, прибегая к приемам, вызывающим у Елены Сергеевны взрывы негодования. В конце концов «тонкий психолог» Володя вынуждает Елену Сергеевну отдать ключ, используя чудовищный прием – двойное насилие: физическое – над Лялей и, одновременно, нравственное – над Еленой Сергеевной.
С момента, когда обнаруживается причина прихода старшеклассников, и до последней сцены в спектакле выглядят они, прямо скажем, моральными уродцами, циниками, негодяями. Володя – лидер – просто-таки законченный негодяй. Под его руководством они издеваются над пожилой учительницей: обыскивают ее, глумятся над ней, разыгрывая сначала признание в любви, а затем и цель прихода – хотели, дескать, спасти товарища от духовного банкротства на светлом примере дорогой Елены Сергеевны. Они произносят со сцены обличительные речи. Произносят со страстной публицистичностью. Впрочем, чересчур-публицистичностью. Речи, естественно, против родителей и учителей.
Ребята пришли за ключом. Но как могли они дойти до мысли о подлоге?
Все просто: пьеса построена на том, что ребята убеждены: операция по замене контрольных – не только не преступна, но и вполне естественна.
Прислушаемся к их словам.
Паша: С Марьей Васильевной мы бы договорились...
Витя: А что, Вера Ивановна не человек? У нее сын поступает...
Они шли к Елене Сергеевне с уверенностью, что она даст им ключ, ведь она – такая же, как и все остальные. Разве не об этом говорит Витя?
Витя: Да все они одним миром мазаны! Я раз в учительской слыхал, как она уроков себе дополнительных просила. Из-за лишней десятки такой крик подняла. (Откуда ему было знать, что у Елены Сергеевны больна мать, а на покупку лекарств нужны деньги?)
Кстати, в спектакле ТЮЗа «Витек» по воле режиссера этих слов не произносит. А жаль! Они как раз приближают нас к пониманию поведения ребят. Вот еще слова Вити:
Витя: Мой батя говорит, если кто-то не берет, значит, просто мало дают.
И он же, после того как Елена Сергеевна обещает сделать все, что в ее силах, чтобы Витя не получил двойку:
Витя (Паше тихо): Во цену набивает, мало ей рюмок.
Откуда это у семнадцатилетних?
Из жизни. Что они видят вокруг себя? Ляля видит женщин в городском транспорте, у которых «лица тяжелые, как мешки с провизией, которые они тащат в руках... Я видела других женщин... О, эти лица, сверкающие и чистые, как подарок в целлофане!»
Витя видит в отце вора и пьяницу: «...я, говорит, все идеалы свои святые продал и пропил. А ты не смей! Это он мне... Какие, говорю, батя, сейчас идеалы, что ты народ-то смешишь, какие, ну хоть один, говорю, назови...»
Паша об отце: «Обыкновенный благодушный лопух, который и из меня сделал такого же вот... осла!»
Володя ничего подобного не говорит о родителях. За его молчанием – место в институте международных отношений. Он знает, как обеспечивается это место...
Хватит цитат. Этого вполне достаточно, чтобы убедиться: идея ребят не случайна. Легкость, с какой они обратились к Елене Сергеевне за ключом, основана на их понимании реальной жизни. Для них фужеры – подарок-взятка, предложение перевести мать в лучшую клинику – та же взятка.
Дети – уже не дети, раз мыслят и действуют по-взрослому.
Кого-то, быть может, смутят речи ребят, направленные против отцов и учителей: смело, злободневно и где-то даже убедительно.
Но!
Сами они встали на тот же путь! И, безусловно, придут к тому же. Уже пришли. Визит к Елене Сергеевне – не что иное, как попытка приспособиться в жизни. То же лицемерие. Тот же инфантилизм...
Драматический исход визита за ключом – всего лишь неудача, которая сбила с них юношескую браваду. Что же до их личностных качеств, то не будем обольщать себя надеждами: вряд ли они претерпели особую деформацию. Тем более что жизнь за пределами квартиры Елены Сергеевны ничуть не изменилась...
А теперь – об одной из главных неудач спектакля.
Сцена, где ребята «объясняются в любви» Елене Сергеевне, воспринимается как чудовищный фарс, издевательство над пожилой, одинокой женщиной.
Но!
Дело в том, что у Л. Разумовской учительница – молодая женщина, выглядящая на 32 года, от силы на 35! Она стройна, у нее красивые глаза.
Об этом говорят ей мальчики!
Любой педагог и специалист по психологии подростка знает, что семнадцатилетние юноши нередко влюбляются в молодых женщин бальзаковского возраста. В этом нет ничего удивительного, в конце концов, эта влюбчивость описана в литературе.
Соответствовал бы пьесе выбор режиссера актрисы на эту роль – не было бы таких психологических противоречий в спектакле: понятным бы стал тон ребят, «объяснение в любви», смущение «Витька» перед обыском. Понятней стали бы попытки уговорить Елену Сергеевну: ниже возрастной порог – искренней и непринужденней общение. Что, кстати, подчеркивает и сама автор в ремарке ко второму действию: ребята сидят за столом с Еленой Сергеевной и мирно беседуют.
Возраст Елены Сергеевны – не условность в пьесе. Он не только психологически обосновывает поступки ребят, но позволяет проникнуть в драму самой Елены Сергеевны.
Точную характеристику своей учительнице дает Володя: «У Елены Сергеевны идеалистическое восприятие действительности возведено в принцип...»
Если верить Володе, Елена Сергеевна – идеалистка. Есть в тексте и еще одно немаловажное указание: Елена Сергеевна принадлежит к поколению 60-х годов. У тех – из 60-х – ребят было столько задора! Сколько спорили они, провозглашали, разрешая – на уровне дискуссий! – все или почти все жизненные конфликты и противоречия. Это было время «исповедальной» прозы, повального увлечения песнями бардов, в большинстве которых пелось о поездках «за туманом». Появились пьесы и фильмы об этих мечтателях, жаждавших совершенства.
Но!
Всему свое время. Время разбрасывать камни, и время собирать камни.
Там, где человек охвачен жаждой совершенства и обновления, а умонастроения его проникнуты идеализацией действительности, там мы имеем ярко выраженного, полнокровного романтика.
Елена Сергеевна как представитель поколения шестидесятых – законченный романтик.
Осознав это, мы обнаружим в лице ее учеников не что иное, как яростную, отрицательную реакцию на романтизм. А для того, чтобы яснее стала суть конфликта, вспомним о самой сущности романтизма.
«В наше время особенно много молодых людей, мечтающих и рассуждающих, о которых, впрочем, не всегда можно сказать, чтоб они были в то же время и мыслящими людьми. Не жить, но мечтать и рассуждать о жизни – вот в чем заключается их жизнь...»
Эти поразительно современные слова написаны более ста лет назад Виссарионом Белинским. Но звучат они злободневно потому, что сущность романтизма незыблема: бесплодные мечтания.
Поколение молодежи 80-х иное. Шоры романтизма не застят им глаза. Они видят жизнь такой, какая она есть в действительности. И, как ни парадоксально, «помогли» им в этом те самые романтики – еленысергеевны.
И это убедительно показывает Л. Разумовская.
Вникнув в развитие событий, понимаешь, что в ключе таится гораздо более глубокий смысл: это ключ от «башни из слоновой кости», в которую заперта романтик Елена Сергеевна. Ребята пришли разрушить эту башню романтизма. Поэтому монологи учеников – это сокрушительные удары по нравственным принципам Елены Сергеевны.
Но!
Так ли нравственна наша романтик? Прислушаемся к Елене Сергеевне и присмотримся.
Вот она принимает в подарок хрусталь.
Но мы знаем, что ее нравственность это запрещает.
Вот она садится пить спиртное (!) со своими учениками.
Но мы точно знаем, что ее нравственность это запрещает категорически.
Вот она – приятно! – поражена предложением Володи перевести, используя его знакомство, больную мать в клинику профессора Попова: «Это невозможно!»
А уже через несколько минут говорит совсем иное: «...и если будет необходимо, ее отправят в клинику Попова и без вашей помощи». То есть, защищая свои «принципы», Елена Сергеевна идет на прямую ложь, говорит то, во что не верит.
Но мы-то знаем, что ее нравственность просто-таки презирает ложь...
Последний удар по «башне из слоновой кости» наносит Паша. Он отвечает на вопрос, заданный Еленой Сергеевной: «Кого мы растим?» Причем делает ударение и на слове «мы», и на слове «кого»: «Вы сетуете на нашу неуязвимость, но как пробиться к вашей собственной душе, обросшей штампами, фальшивыми лозунгами, мертвыми принципами, чувствами и словами! И если в школе мы вам не верим, то только потому, что вы сами не верите ни себе, ни тому, что пытаетесь нам внушить!»
Там, где за идеалы приняты иллюзии, там не может быть ни последовательности, ни деятельных результатов…
Итак, в квартире Елены Сергеевны происходит драматическое событие: расправа над «духом», над нравственными идеалами хозяйки дома.
Если принять сторону Елены Сергеевны – тогда ее противостояние мальчикам должно восприниматься как трагедия. Таковы законы жанра: реальное возобладало над идеальным – это трагедия.
Но!
Все слабые попытки Елены Сергеевны защищаться, все ее аргументы вызывают смех в зале. И это не случайно.
Стать смешным – значит проиграть свое дело…
Закончен ночной визит учеников к Елене Сергеевне.
«Башня из слоновой кости» разбита. Ключ не нужен. Они ушли.
Елена Сергеевна, романтическая душа, они ушли! Вы слышите? Совсем ушли...
Вы остались одна!..
Но!
На спектакле Хабаровского ТЮЗа состояние у многих, наверное, такое, словно они сидят не в зрительном зале, а в зале суда, и на сцене разыгрывается ретроспекция одного преступления. Преступления, в котором обвиняются ученики Елены Сергеевны. Неслучайна поэтому зрительская реакция: «Кого мы растим?» – вторят Елене Сергеевне в зале. В этой фразе ударение они делают на слове «кого»...
Это очень серьезно, когда театр обвиняет.
И это чрезвычайно серьезно, когда его обвинение – ложно.
Леонид ГОВЗМАН
(«Молодой дальневосточник», 27.02.1983)
