Создать свою тему оформления
0
ТАЙНА САВАТИЯ ГУСКИ
Сегодня мы знаем историю державы лучше, чем вчера. Знаем о жертвах голода, о садистских пытках и убийствах, об уничтожении лучших умов и трудолюбивых рук, о лживых речах и фальшивых идолах. Но завешены еще туманом истоки этого катастрофического самоуничтожения. Видятся еще сквозь пелену легенд и перепоясанные боевыми лентами матросские груди и «комиссары в пыльных шлемах», и горящие глаза праведников социальной справедливости, рушивших весь благоустроенный мир, чтобы «приобрести в голом порядке друг друга»…
Разрывает эту пелену нынче каждый сам. Сделал такую попытку и Ивано-Франковский музыкально-драматический театр им. И. Франка, выбрав для этого комедию-фарс М. Кулиша «Отак загинув Гуска» («Так сгинул Гуска», режиссер-постановщик О.Добряк, художник-постановщик М.Данько): в огромной дымящейся, проносящейся мимо отечественной истории вознамерился разглядеть драматические перипетии взаимоотношений «человека из народа» и революции.
Начнется спектакль с чистого голоса трубы, поющей «Смело мы в бой пойдем…» и оркестра, заглушившего ее бравурным маршем «Мы кузнецы…» Потом появятся сами оркестранты, сопровождающие группу товарищей общим числом три. Причем, только в одном из товарищей мы узнаем «гегемона» - он будет укладывать красные революционные рельсы, двое других будут осуществлять общее руководство: один непосредственно с помощью жестов «вира» и «майна», другой же займет пост у телефона…
После чего поднимется занавес, и мы окажемся в фантасмагорическом сне Саватия Гуски (арт. Г. Григорийчук»), в котором, как в волшебном калейдоскопе, перемешалось все: молодые годы, когда он и его нежная Секлета Семеновна (засл. арт. УССР Т. Перета) усердно производили на свет божий дочек; и нынешнее безумное время, в котором перезревшие глупые дочки, няня Ивдя (арт. В. Мартынова) с пулеметом «максимом», и сама Секлета Семеновна, выплясывающая в обнимку с революционным «гегемоном»…
Кошмарный сон!
Гуска проснется. Ощущение же балагана останется. Но это особый – философский балаган: вознесенные вверх макушки церквей, мягкие кресла, портрет коронованной особы, фикусы в кадках – все эти атрибуты прежней жизни надежно упакованы, увязаны и спрятаны, очевидно, до лучших времен.
Пользуясь гротеском, режиссер покажет человека, сбитого с толку революцией, человека, который на протяжении всего спектакля будет, как слепой щенок, тыкаться в революционную стихию.
Причина неприятия «большевистской революции» проста: разрушена сытая прежняя жизнь служившего по казенной части Гуски. Он весь во власти воспоминаний: «Колбасой, пасхой пахла жизнь! А теперь?» Что теперь делать ему в этой революции он не знает. Вот и надеется, что сгинет она скоро. Добро на чердаке спрятал, даже свинью Маргаритку, на всякий случай…
Совершенно сбитому с толку круговоротом событий Саватию Савловичу поможет бывший студент и эсер Пьер Кирпатенко (арт. В. Пантелюк) – откроет главную революционную «тайну»: оказывается, все дело в словах, что «труд и капитал есть труд и капитал». И еще бывший студент объяснит: «Наилучший руль в жизни – наш язык, Саватий Савлович. С ним можно переплыть какую угодно революцию, до РКП пристать. А для этого, прежде всего, нацепите плакаты, портрет Карла Маркса, красные флаги, где только можно».
Вот такая «тайна».
И как иллюстрация – сам Пьер: он в красных революционных галифе, черном сюртуке и с красным же революционным шарфом на шее. Много красного – признак лояльности к властям.
И Гуска понял. Обалдевший, он пройдется по сцене, повторяя, как заклинание: «Труд и Капитал! Труд и Капитал!»
А когда под звуки все того же марша появится комиссар Федя Рудий (арт. С. Якубовский), Гуска вспомнит заклинание и торжественно провозгласит: «Труд и Капитал!»
Этот набор слов для Рудого – вместо пароля.
- Цэ наши! – обрадуется он. И охотно выпьет вместе с компанией.
- Заработало!
Ай, да Гуска! Как бы потом тебя ни называли – «человеческим материалом», «винтиком», «атомом» - в этом мире, поделенном на управляющих и управляемых, ты прочно усвоил главную истину выживания: как только карьера начинается, единственная забота «атома» - катиться без столкновений. Но самым важным из полученных тобой знаний является знание того, какие теории безопасны.
И вот, вооруженный безопасной ныне теорией, зашагает Гуска вслед за «молодыми», пойдет к «новой жизни». Пойдет, бодро запев: «Вышли мы все из народа…»
И вспомнятся слова недоучившегося студента, бывшего эсера Пьера Кирпатенко, сказанные в начале спектакля: «Революция уже кончилась, Саватий Савлович! Нет ее!»
Увы, наивный Гуска долго не замечал, что все вокруг приспособились к «новой жизни».
Не замечал, что за френчем, галифе и грозным пенсне комиссара Рудия прячется извозчик, чей лексикон состоит из «Едрёньть!», «Реквизуем!» да одной длинной фразы «То была Россия-мать-перемать, а теперь еРеСеФеСеР и социализм».
Не замечал, что родная его дочь, Христонька, давшая обет молчания в знак протеста против большевиков, тем не менее, не выпускает из рук газету «Заря Коммунизма», и очень пристально присматривается к комиссарам.
Не разглядел он и Пьера – будущего ретивого энтузиаста-фразера.
Но!
Прозрел, наконец, и Гуска. Понял, что достаточно заучить несколько перестроечных фраз, достаточно присягнуть на верность новому курсу, и тебе скажут: «Цэ наш!» И дадут место в колонне идущих. И еще – у кормушки, где привычно пахнет колбасой и пасхой…
Сценическая редакция пьесы претерпела небольшое, но принципиальное изменение. Кулиш написал пьесу о сытом мещанине, перепуганном революцией. Не случайно он назовет пьесу «Отак загинув Гуска», потому что видел в герое социальный труп. И в финале пьесы Гуску уведут под руки два рыбака – Федор и Маркович. Свершится то, чего больше всего боялся Гуска. А боялся он больше всего «чека», так как по тогдашним понятиям был Гуска вредный для революции элемент.
Мы не знаем, предвидел ли Кулиш катастрофу конца 20-х – начала 30-х годов, репрессий 37-38-го годов. Но сочно выписанные им герои – обыватели, недоучившийся студент, ударившиеся в революцию, - позволяют домыслить их недалекое будущее. Позволяют потому, что мы живем в конце 80-х. И мы уже знаем, что было потом. Поэтому и режиссер посмотрел на пьесу глазами сегодняшнего человека, и сделал из Федора и Марковича, собственно, тех, кем стали они в реальной жизни. Тем самым заглянул в истоки будущих социальных трагедий. Ибо прорыв к командным постам таких, как Федор Рудий, как Маркович, как Пьер Кирпатенко, наконец, таких, как Гуска, - повели державу нашу по пути, название которому сейчас затрудняются дать даже самые пытливые…
Смеявшийся весь спектакль зритель поднимется с кресел, прямо скажем, в мрачноватом настроении. И все потому, что вслед за торжествующим Гуской, получившим благодаря «Труду и Капиталу» «новую жизнь», все та же труба пропоет печально: «И как один умрем в борьбе за это». И последние такты буквально обожгут – это будут такты траурного марша Шопена…
Это будет плач по революции…
Вот такой взгляд на огромную дымящуюся, несущуюся в вечность отечественную историю представил нам Микола Кулиш и театр.
Взгляд этот вызовет много вопросов.
Меня лично занимает такой: так сгинул Гуска?
(Рецензия была написана для журнала «Театральная жизнь».)
Сегодня мы знаем историю державы лучше, чем вчера. Знаем о жертвах голода, о садистских пытках и убийствах, об уничтожении лучших умов и трудолюбивых рук, о лживых речах и фальшивых идолах. Но завешены еще туманом истоки этого катастрофического самоуничтожения. Видятся еще сквозь пелену легенд и перепоясанные боевыми лентами матросские груди и «комиссары в пыльных шлемах», и горящие глаза праведников социальной справедливости, рушивших весь благоустроенный мир, чтобы «приобрести в голом порядке друг друга»…
Разрывает эту пелену нынче каждый сам. Сделал такую попытку и Ивано-Франковский музыкально-драматический театр им. И. Франка, выбрав для этого комедию-фарс М. Кулиша «Отак загинув Гуска» («Так сгинул Гуска», режиссер-постановщик О.Добряк, художник-постановщик М.Данько): в огромной дымящейся, проносящейся мимо отечественной истории вознамерился разглядеть драматические перипетии взаимоотношений «человека из народа» и революции.
Начнется спектакль с чистого голоса трубы, поющей «Смело мы в бой пойдем…» и оркестра, заглушившего ее бравурным маршем «Мы кузнецы…» Потом появятся сами оркестранты, сопровождающие группу товарищей общим числом три. Причем, только в одном из товарищей мы узнаем «гегемона» - он будет укладывать красные революционные рельсы, двое других будут осуществлять общее руководство: один непосредственно с помощью жестов «вира» и «майна», другой же займет пост у телефона…
После чего поднимется занавес, и мы окажемся в фантасмагорическом сне Саватия Гуски (арт. Г. Григорийчук»), в котором, как в волшебном калейдоскопе, перемешалось все: молодые годы, когда он и его нежная Секлета Семеновна (засл. арт. УССР Т. Перета) усердно производили на свет божий дочек; и нынешнее безумное время, в котором перезревшие глупые дочки, няня Ивдя (арт. В. Мартынова) с пулеметом «максимом», и сама Секлета Семеновна, выплясывающая в обнимку с революционным «гегемоном»…
Кошмарный сон!
Гуска проснется. Ощущение же балагана останется. Но это особый – философский балаган: вознесенные вверх макушки церквей, мягкие кресла, портрет коронованной особы, фикусы в кадках – все эти атрибуты прежней жизни надежно упакованы, увязаны и спрятаны, очевидно, до лучших времен.
Пользуясь гротеском, режиссер покажет человека, сбитого с толку революцией, человека, который на протяжении всего спектакля будет, как слепой щенок, тыкаться в революционную стихию.
Причина неприятия «большевистской революции» проста: разрушена сытая прежняя жизнь служившего по казенной части Гуски. Он весь во власти воспоминаний: «Колбасой, пасхой пахла жизнь! А теперь?» Что теперь делать ему в этой революции он не знает. Вот и надеется, что сгинет она скоро. Добро на чердаке спрятал, даже свинью Маргаритку, на всякий случай…
Совершенно сбитому с толку круговоротом событий Саватию Савловичу поможет бывший студент и эсер Пьер Кирпатенко (арт. В. Пантелюк) – откроет главную революционную «тайну»: оказывается, все дело в словах, что «труд и капитал есть труд и капитал». И еще бывший студент объяснит: «Наилучший руль в жизни – наш язык, Саватий Савлович. С ним можно переплыть какую угодно революцию, до РКП пристать. А для этого, прежде всего, нацепите плакаты, портрет Карла Маркса, красные флаги, где только можно».
Вот такая «тайна».
И как иллюстрация – сам Пьер: он в красных революционных галифе, черном сюртуке и с красным же революционным шарфом на шее. Много красного – признак лояльности к властям.
И Гуска понял. Обалдевший, он пройдется по сцене, повторяя, как заклинание: «Труд и Капитал! Труд и Капитал!»
А когда под звуки все того же марша появится комиссар Федя Рудий (арт. С. Якубовский), Гуска вспомнит заклинание и торжественно провозгласит: «Труд и Капитал!»
Этот набор слов для Рудого – вместо пароля.
- Цэ наши! – обрадуется он. И охотно выпьет вместе с компанией.
- Заработало!
Ай, да Гуска! Как бы потом тебя ни называли – «человеческим материалом», «винтиком», «атомом» - в этом мире, поделенном на управляющих и управляемых, ты прочно усвоил главную истину выживания: как только карьера начинается, единственная забота «атома» - катиться без столкновений. Но самым важным из полученных тобой знаний является знание того, какие теории безопасны.
И вот, вооруженный безопасной ныне теорией, зашагает Гуска вслед за «молодыми», пойдет к «новой жизни». Пойдет, бодро запев: «Вышли мы все из народа…»
И вспомнятся слова недоучившегося студента, бывшего эсера Пьера Кирпатенко, сказанные в начале спектакля: «Революция уже кончилась, Саватий Савлович! Нет ее!»
Увы, наивный Гуска долго не замечал, что все вокруг приспособились к «новой жизни».
Не замечал, что за френчем, галифе и грозным пенсне комиссара Рудия прячется извозчик, чей лексикон состоит из «Едрёньть!», «Реквизуем!» да одной длинной фразы «То была Россия-мать-перемать, а теперь еРеСеФеСеР и социализм».
Не замечал, что родная его дочь, Христонька, давшая обет молчания в знак протеста против большевиков, тем не менее, не выпускает из рук газету «Заря Коммунизма», и очень пристально присматривается к комиссарам.
Не разглядел он и Пьера – будущего ретивого энтузиаста-фразера.
Но!
Прозрел, наконец, и Гуска. Понял, что достаточно заучить несколько перестроечных фраз, достаточно присягнуть на верность новому курсу, и тебе скажут: «Цэ наш!» И дадут место в колонне идущих. И еще – у кормушки, где привычно пахнет колбасой и пасхой…
Сценическая редакция пьесы претерпела небольшое, но принципиальное изменение. Кулиш написал пьесу о сытом мещанине, перепуганном революцией. Не случайно он назовет пьесу «Отак загинув Гуска», потому что видел в герое социальный труп. И в финале пьесы Гуску уведут под руки два рыбака – Федор и Маркович. Свершится то, чего больше всего боялся Гуска. А боялся он больше всего «чека», так как по тогдашним понятиям был Гуска вредный для революции элемент.
Мы не знаем, предвидел ли Кулиш катастрофу конца 20-х – начала 30-х годов, репрессий 37-38-го годов. Но сочно выписанные им герои – обыватели, недоучившийся студент, ударившиеся в революцию, - позволяют домыслить их недалекое будущее. Позволяют потому, что мы живем в конце 80-х. И мы уже знаем, что было потом. Поэтому и режиссер посмотрел на пьесу глазами сегодняшнего человека, и сделал из Федора и Марковича, собственно, тех, кем стали они в реальной жизни. Тем самым заглянул в истоки будущих социальных трагедий. Ибо прорыв к командным постам таких, как Федор Рудий, как Маркович, как Пьер Кирпатенко, наконец, таких, как Гуска, - повели державу нашу по пути, название которому сейчас затрудняются дать даже самые пытливые…
Смеявшийся весь спектакль зритель поднимется с кресел, прямо скажем, в мрачноватом настроении. И все потому, что вслед за торжествующим Гуской, получившим благодаря «Труду и Капиталу» «новую жизнь», все та же труба пропоет печально: «И как один умрем в борьбе за это». И последние такты буквально обожгут – это будут такты траурного марша Шопена…
Это будет плач по революции…
Вот такой взгляд на огромную дымящуюся, несущуюся в вечность отечественную историю представил нам Микола Кулиш и театр.
Взгляд этот вызовет много вопросов.
Меня лично занимает такой: так сгинул Гуска?
Леонид Говзман
Ивано-Франковск. 1987 (1988?) год.(Рецензия была написана для журнала «Театральная жизнь».)
