Портрет времени

БЛЮЗ ДЕДА МОРОЗА

Впервые увидев деда Мороза, я, как все дети, поверил, что он настоящий. Этих радостных минут, конечно, не помню, но каждый раз, когда встречаю обязательный новогодний персонаж, душа наполняется едва уловимым теплом – тихим эхом детского праздника…

ТАЙНА ЭХА

Ее мне откроет… дед Мороз, но теперь знать буду имя: Андрей Бронников, актер Московского театра юного зрителя.
- Дед Мороз не имеет возраста, - объяснит Андрей. – Хорошо, когда голос низкий, когда актер динамичный и пластичный. Но понимание, каким должен быть дед Мороз приходит с годами. Искренним. Я давно отказался от ресторанов и школ – работаю только в детских садах: там благодарный зритель, который верит, что ты настоящий. Но самое главное: мне интересно, потому что мы вместе творим это маленькое чудо: праздник. Некоторые деды Морозы любят заигрывать с родителями. По-моему, это чудовищная пошлятина – если ты пришел к детям, то занимайся только ими, чтоб у них глазки горели…

НЕСЫГРАННЫЙ Д’АРТАНЬЯН

Московский мальчик Андрей Бронников мечтал стать военным, как отец, но тот был летчиком, а Андрею хотелось – моряком. Когда исполнилось тринадцать, собрался поступать в нахимовское училище. Но попал в аварию и получил тяжелую травму. Врачи предупредили: о военной службе придется забыть. Он горько плакал. Старшая сестра, видя, как страдает брат, и, опасаясь влияния улицы, привела его как-то с собой в театральную студию. Театр увлек, но после окончания школы решил поступать в Плехановский институт. Сдал документы и первый экзамен. Но вновь вмешалась сестра – показала газету: в Ярославском театральном училище объявлен добор на актерское отделение. Он взял десять рублей у сестры и поехал в Ярославль. Поступил. После окончания училища его направили в Пермский ТЮЗ, где обещали роль Д’Артаньяна. Какое время было, какие песни! – они звали «за туманом и за запахом тайги» – душа ликовала и требовала самостоятельной жизни.
В Перми узнал, что на эту роль звал директор театра, и обещал ее всем подряд. К приезду Андрея репетировали уже два Д’Артаньяна. Ему предложили сыграть Арамиса.
За первым разочарованием последовало второе – спектакль. Один из актеров, вдвое старший, с которым подружился за короткое время, видя, как томится молодой коллега, сказал: «Вот что, парень, поезжай-ка в горьковский ТЮЗ, у тебя получится». Так он попал в театр, гремевший в ту пору на всю страну славными именами: Борис Наравцевич, Анатолий Смелянский, Сергей Бархин. А в феврале 1979-го Андрея Бронникова пригласили в Московский ТЮЗ…

КОГДА МЫ БЫЛИ МОЛОДЫЕ И ЧУШЬ ПРЕКРАСНУЮ НЕСЛИ

Впервые роль деда Мороза ему предложили в Горьком, накануне отъезда в Москву. Платили актерам мало, и они с удовольствием подрабатывали на елках. Андрей попал в одну из таких бригад и был счастлив. Переезжали с елки на елку на автобусах, ходивших крайне редко. Ему запомнились заснеженные остановки, громадные чемоданы с реквизитом и долгое ожидание заиндевелых автобусов. Но, главное, запомнился страшный – до ломоты в костях – мороз. И еще то, как подтрунивали над ним коллеги. Он очень старался, был многословен. Ему казалось: чем больше говоришь, тем лучший ты дед Мороз. Но партнеры подгоняли: «Быстрее! Темп теряешь, внимание ускользает».
- Я тогда ничего не понимал, - признается он. – Думал, хорошо работаю, меня слушают. Но потом, через много лет на глаза попался сценарий, сочиненный мною для елки. Перечел его – и стало стыдно: такую бредятину писал…

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ

Теперь он знает: детям нужны не длинные монологи, а общение, игра – стоит лишь на мгновение отвлечься, и в ту же секунду скучнеют их лица. Тот час, что отпущен деду Морозу на свидание с детьми, должен быть заполнен постоянной сменой ритмов, как в джазе, чтобы владеть вниманием.
Бронников, говоря о ритме и изображая деда Мороза, увлекается и становится в центре гримерной. И стены тесной каморки, вдруг, раздвигаются. Передо мной – новогодний бал в сверкающем зале: яркая елка, аромат хвои, нарядные дети в смеси костюмов: даже не годов – 50-х, 70-х, 90-х, а веков – нынешнего и прошлого, а вот и дед Мороз с молодыми глазами Андрея Бронникова. Выходит. Поздравляет. И начинает игру: «Какие вы сегодня красивые да нарядные! Красивые?», - спрашивает дед Мороз Бронников. И отвечают дети: «Красивые!» - «А елочка красивая?» - «Красивая!» - «Нарядная?» - «Нарядная!» - «А вы веселые?» - «Веселые!» - «А елочка веселая?» - «Да!». Но Бронников меняет ритм: «Нет! Чего ей веселиться? Огоньки на ней горят?». «Нет», - дружно кричат дети. Он зажигает елку и вновь меняет ритм – ведет хоровод. И опять: «Я с вами поиграл?» - «Поиграл!» - «Поздравил?» - «Поздравил!» - «Теперь я пошел к другим детям». Но кто-то отважно кричит: «Дедушка Мороз, мы тебя не пустим!» - «Как не пустите? - весело отвечает Бронников. - Я – волшебный дед Мороз: уйду, и не заметите». Они берутся за руки – он пытается выскочить. Не получается. Меняет ритм: начинает танец. И незаметно выскальзывает из зала. Появляется с другой стороны и, довольный, кричит: «Говорил вам, что я волшебный дед Мороз!». Дети уже заражены весельем – они творят. Они – свои на этом празднике...
Слушаю новогодний блюз Бронникова, и слышу знакомое эхо детского восторга…
- И нет никаких обманов, никакой тютютюшеньки, - голос Андрея возвращает меня в гримерную. - Некоторые деды Морозы говорят какому-нибудь стоящему рядом Вовочке: «Сядь ко мне на колено, погладь бороду». Вовочка гладит, родители умиленно улыбаются, а другие дети в этот момент скучают. А надо, чтоб все радовались. Каждому удели внимание: и тому, и этому.
Труднее – кода. Напрыгались, наигрались – пора расставаться. Дети это понимают, но на глазах слезы. И тогда я говорю: «Веселее, ребята! Мы еще встретимся!» Они смеются и плачут – и это сладкое горе ребенка. И – воспитание чувств…

ЧТО ТЕБЯ ЖДЕТ, КАЙ?..

- Случалось в разгар веселья увидеть несчастное лицо? – спрошу я Андрея.
Пауза будет долгой. Но он ответит:
- Выступал перед детьми с нарушением речи, церебральным параличом, коррекционными. Но больше меня удручает другое: как разговаривают с детьми родители. Чудовищно и гадко! По детям вижу, как у них дома, что на ужин. Представляю нетрезвого отца, канючащего на бутылку, и отшвыривающего мальчонку, чтоб не путался под ногами. Все это вижу так ясно, и думаю: господи, зачем они плодят детей? Это наше общее несчастье…
И когда возвращаюсь, хочется закрыться броней. Приезжаю в театр, а меня спрашивают: «Что мрачный? Устал?» - «Не устал», - говорю. И больше ни слова. Как рассказать, чем отравлена душа? В аду дети живут. И их так много. А эти стаи бездомных? Мы это видим, но ничего не делаем. Даже не знаем, что делать. Говорим: надо что-то придумать, надо спасать. Даже тех, у кого дом есть, тоже надо спасать…
Он помолчит. И продолжит:
- Думал, с детьми у меня получается. Но вот одна знакомая – она в детдоме работала, и ей надо было на час уйти – попросила: «Посиди вместо меня». Там были дети от десяти до тринадцати. Этот час стал крахом иллюзий: меня для них не существовало. Все потуги завладеть вниманием вязли в пустоте. «Я почитаю вам интересную книгу», - взывал я. Но они не слышали – у них были пустые глаза и ледяные сердца, как у Кая. Пришла она и гаркнула. И они услышали… Это болезнь… Уверен, один из них обязательно пройдет сквозь все испытания и будет значительным человеком. Но большинство – понятно, чем закончит…

СЕКРЕТ ДЕТСКОГО ПРАЗДНИКА

Каждая его детская елка – импровизация. Перед каждой – волнуется. После каждой – выжимает реквизит, такой мокрый. И если другие деды Морозы набирают себе по два-три десятка елок, Бронников берет втрое меньше – чтоб на каждую хватило души…
Он расскажет, почему отказался от ресторанов, и это очень важное признание. Да, здесь самые денежные заказы, но он уже много лет отказывает: не оттого, что за бороду хватают и просят, чтоб дед Мороз непременно выпил; не оттого, что противно общаться с «братками» и их «шмарами», которым непременно надо потанцевать с дедушкой Морозом. Не лежит душа – вот причина. В ресторане – пьянка. В детском саду – праздник. «И знаю, что детям его устроил я, - скажет Бронников. - И еще знаю, что на долгие годы этот праздник останется в их памяти».
И тут его голос предательски дрогнет. А я пойму, что заговорил он о глубоко личном. И, быть может, самом главном.
- В моей жизни такого праздника не было. Мама осталась с нами одна – отец умер, когда мне было семь лет. И жизнь резко поменялась. Старшие сестры, например, играли на пианино. Мне тоже очень хотелось играть, но на меня не хватило денег. Не сложилось…
Потом я долго жил в санатории. Мне было уже четырнадцать, но это трудный возраст, и меня мучила травма. «Солнечный» – прекрасное место: кругом розы, море. Но ко всем приезжали, а ко мне – нет. Всем рублики в конвертах присылали, а мне – нет. По ночам я плакал. Мне было очень тоскливо, и тянуло домой. Я рвался домой. И вот я приехал, а дом – чужой. Я тянусь к маме. «Я люблю тебя, мама», - говорю я. Она улыбается, но глаза смотрят мимо, и она далеко. И опять я горько плакал по ночам. И потом, когда у меня появились свои дети – старшая Аня и младший Андрей, – я сказал себе: надо выслушивать и помогать, и надо, чтобы видели твои глаза – это так нужно ребенку. То же – в детских садах: мы смотрим в глаза друг другу, и я вижу – дети в восторге. И мне тоже хорошо.
Новый год – веселый праздник. Хочется, чтоб у ребенка осталось в памяти что-то хорошее, как осталось у меня. В том самом «Солнечном» был учитель физики Леонид Львович. Когда мы впервые пришли на его урок, он поставил всем двойки. Мы возмутились: почему, мы же в санатории? Но он заставил нас учиться, и когда я вернулся в Москву, по всем предметам у меня были проблемы, но физику я знал блестяще. А Леонид Львович оказался внимательным и добрым человеком. Он очень интересно рассказывал разные истории и пересказывал фильмы. Рассказы, конечно, забылись. Но отчетливо помню, что он был очень хороший. Понимаете – очень хороший! И вот теперь, когда прихожу к детям, я хочу, чтобы через много лет они вспоминали, что когда-то в детстве к ним приходил дед Мороз – и он был очень хороший!..

Василий Дворыкин

(«Московская среда»)